И опять головою покачала вещунья, словно подтверждая правдивость видения, и опять ничего не сказала, а велела младшего, Ивана позвать.

И пробыл Иван у нее в шатре ни много, ни мало времени, да только выскочил оттуда рассерженный, словно вещунья ему что-то такое показала, во что он и верить то отказывается, да и говорить то об этом совсем не желает! И еще прикрикивает, да руками машет, словно разговор свой с вещуньей никак закончить не может!

И прибыли отец с братьями в дом родной, да скорее коней распрягли, переоделись с дороги, а уж им стол накрыли, угощение выставили, понятно же, что с дороги каждому скорее перекусить хочется, да и уж потом на отдых отправиться.

А батюшке не терпится, разговор о приключении в городе он тотчас же начал, да с вопросами к сыновьям обратился.

Рассказал обо всем старший сын, все рассказал, в подробностях, и какие одежды на нем одеты были, и каких знатных коней он в той конюшне увидел, и как его конюхи слушались, когда он им разные советы и указания раздавал.

– Видно быть тебе Главный царским конюхом, – сделал вывод батюшка. – И за что честь такая? Это ж счастье какое – на службу к самому Царю-батюшке попасть, видно узнает он как-то о твоей любви к этим животинкам, да о старании и заботе, которыми ты их окружаешь, вот и доверит тебе сокровища свои.

А когда средний сын о своем видении рассказал, тут он и пуще обрадовался!

– Мой средний сын, да Главным поваром на Царской кухне! Да всеми делами там он заправляет! Да за что же мне счастье такое на старости лет? Могу я теперь старость свою уверенно встретить, ведь нам с Иваном здесь спокойно жить станется, если у вас все так складно в жизни устроится! А там, глядишь, и Ивану какую-нибудь службу подберете, и опять вместе будете, когда я с матушкой вашей встречусь, а дом и хозяйство племянникам передадите, вот им радость будет!

И стал он Ивана расспрашивать, что же ему в шаре увиделось, да что ему вещунья вслед сказала, что он так руками размахивал и на всю площадь с нею спорил.

Но отказался Иван отвечать и отцу-батюшке, и братьям своим старшим, как бы они его не упрашивали! Наотрез отказался, сказав, что сначала надо это все проверить, да и в жизни что-то такое должно случится, о чем он и сам еще не ведает, и лишь только тогда предсказание сбыться сможет. Так чего по-пустому языком молоть! Да и вещунья наказала – чтобы видение то исполнилось, о нем рассказывать никому нельзя!

Рассердился батюшка, кулаком по столу в сердцах стукнул, да прикрикнул, что, дескать, если он сейчас же ничего не расскажет и отца своего родимого ослушается, и слово отцовское ему больше не указ, значит и не сын он ему, и может уходить из дома на все четыре стороны!

Ничего не ответил ему Иван, молча взял свои гусли-самогуды, немного еды в котомку положил, да флягу с квасом прибавил, рубаху чистую и полотенце, что матушка вышивала, аккуратно сложив, сверху уложил, в пояс батюшке и братьям поклонился, да и в дверь вышел. Только его и видали!

Вот идет Иван один день, идет второй, идет третий, да уж скоро город на горизонте покажется, да он решил найти ручей, да умыться, чтобы в город чистый войти. Нашел в ближайшей рощице родник чистый, что из-под корней деревца пробивался, умылся, освежился, полотенцем матушкиным утерся и, словно матушка руками, ласковыми, по лицу погладила, да пожалела, что так далеко он от дома родного оказался.

Да делать нечего, жалеть себя некогда, Иван чистую рубаху надел, немного перекусил, оставив краюху на «черный день», глотком кваса запил, и решил немного передохнуть. Достал гусли свои, легонько струны тронул, и негромко запел песню про долю свою горькую.