А она чувствовала его интерес. С этого дня Ясмина не могла забыть Ивана. Даже если бы хотела, не смогла бы. Он всё время напоминал о себе. Шёл, вдруг, навстречу по коридору учебного корпуса; стоял у входа в универ и глядел на неё; или подходил к их девичьей компании и предлагал подвезти всех; наблюдал из какого-нибудь окна, как Ясмина с подругами прогуливается по университетскому скверу. Она, конечно, замечала Ивана, но старалась не смотреть на него.

Иван хотел бы подойти и поговорить с ней, но догадывался, что даже простая беседа с ним на людях может опорочить девушку в глазах её земляков. Потому он воздерживался от явного сближения и искал возможности поговорить с ней без свидетелей. Однако это оказалось почти невозможным: Ясмина не оставалась одна. Она была либо с подругами, либо кто-то из родственников привозил её перед учёбой или увозил после. Он улыбался ей издалека, несколько раз здоровался с ней, но у него не было возможности поговорить с ней без свидетелей.

Иван попытался узнать что-нибудь о Ясмине через Олю. Она, как и остальные подруги Ясмины, уже заметила Ванин интерес, и в их кругу это стало поводом для шуток и едких замечаний. Ване она сообщила лишь, что Ясмина помолвлена, и если он попытается сблизиться с ней, то им грозят серьёзные неприятности. Ясмина, между тем, до сих пор никому не сообщила, что её помолвка разорвана. Во-первых, так было безопаснее, а во-вторых, ей не очень-то хотелось быть в чужих глазах девушкой, от которой отказался жених, ведь она, фактически, оказалось запасным вариантом. Она – а не Муса, как ей представлялось.

Ивана не особо расстроило знание того, что Ясмина помолвлена. В то время как для аборигена Кавказской возвышенности (за исключением самых отчаянных сорвиголов) помолвка делала девушку запретной, для аборигена Средне-Русской равнины помолвка представлялась заневоливанием несчастной и бесправной девушки, осуществлённой её родителями в сговоре с родителями её будущего жениха-эксплуататора. По крайней мере, Ивану так хотелось представлять положение «несчастных» девушек Кавказа – и он так представлял. Правила людского общежития, традиции, которые на Кавказе упорядочивают жизнь и ограничивают волю и притязания отдельной личности, казались ему ограничениями, угнетающими свободу выбора. Поэтому факт помолвки он считал не только незначительным, но и требующим пересмотра.

Таким образом, Иван не потерял желания сблизиться и завладеть сердцем Ясмины, но не исчезало и опасение того, что он может навредить ей, и их навсегда разлучат. Попытавшись ещё некоторое время остаться с Ясминой наедине и поняв тщетность этих попыток, он вновь обратился к Оле. Да, Оля была своя, русская, и к тому же порядочная девушка. Наверное, ей можно довериться. Он попросил Олю передать Ясмине записку, и сделать это без свидетелей. Оля медленно опустила взгляд, так же медленно взяла записку и, покачав головой, снова посмотрела Ване в глаза. С тоской во взоре произнесла: «Всё бесполезно».

Девушка передала записку Ясмине. Та спросила: «От кого?» Оля опустила свои грустные глаза и ответила: «Ты знаешь». После этого отвернулась, чтобы удалиться, но кавказская подруга резко сказала: «Стой!» Она развернула записку и прочитала её про себя. Иван сообщал, что хотел бы встретиться с ней наедине, для разговора. Он будет ждать в своей машине – и указывал место возле универа, у хозяйственной пристройки, обычно безлюдное и прикрытое деревьями и кустарником. Он будет там ожидать её в последующие дни. Ясмина прочитала, скомкала бумагу и бросила к своим ногам.