– Известное дело, какая! Здоровенная такая была тётка. Говорят, что от инфлюэнцы померла. А я так думаю, просто укокошили старуху!

– Как это – укокошили?

– А и очень просто. Ухватили, к примеру, исполосовали голову ножиком… А шляпа соломенная, новая, мне должна была достаться. Спёрли!

– Это вы, конечно, на меня намекаете?

– Не на себя же. Я не какая-нибудь, я честная девушка! Разве я вас просила мне операцию делать? Хорошенькое дело! Я, может, своего разрешения на операцию не давала. А равно и мои родные. Я иск, может, имею права предъявить! А ежели бы и я у вас померла под ножиком?..

– Это возмутительно!

– Вот и я говорю, кто шляпу спер, тот и тётку укокошил.

Двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном.

– Так я и думал. Этого следовало ожидать. Наследственность, ничего не попишешь. Лизавета!

– Вы полагаете?

– Никакого сомнения! «Елизавета Дулина, восемнадцати-двадцати лет, профессия – цветочница с Сухаревки…» Ну и кабак мы с вами сотворили, дорогой мой доктор!..

– И что же теперь, профессор?

– Будем развивать её в высокую психическую личность. Я еще никогда в жизни не брался за такую трудную работу. Мы будем фиксировать каждый этап, сделаем сотни фотографий, десятки граммофонных записей. Свезем ее на Шекспировскую выставку в Эрлс-корт, будем водить на концерты классической музыки, в театр…

Будущая высокая психическая личность вошла в кабинет, держа пару больших стоптанных туфель по привычке в зубах. Она поставила туфли на коврик перед профессором и неприязненно сказала, перекосив рот:

– В театр я не пойду. Дуракаваляние. Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.

– А что же мы с вами предпримем сегодня вечером?

– В цирк пойдем лучше всего.

Цирк, особенно в верхних ярусах, был набит посетителями.

Скучая, она навела двойной лорнет на ложи незнакомых дам, потом перевела взгляд на самый верх…

Два лица: одно волосатое, пьяное и ухмыляющееся, другое – пухлое, краснощекое и испуганное – ударили ее по глазам, как раньше ударил яркий свет…

Она вспомнила, упала со стула, потом вскочила и с радостным визгом бросилась к этим лицам. Раздался оглушительный рев, пронизанный насквозь свистками и пронзительным детским криком. Она прыгнула через барьер, потом через чье-то плечо, очутилась в ложе; чтобы попасть в следующий ярус, нужно было перескочить высокую стену; прыгнула, но не допрыгнула и поползла назад по стене.

Тут ее подхватили чьи-то сильные руки, ласковый голос запел:

Её передали в другие руки…

Она переходила с рук на руки, лизала чьи-то руки и лица, подвигалась все выше и выше и наконец попала на галерку…

Спустя полчаса она шла уже по улице, и ей казалось, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту.

Лука Александрыч покачивался и инстинктивно, наученный опытом, старался держаться подальше от канавы.

– В бездне греховней валяюся во утробе моей…, – бормотал он.

«А если он бедный и слабенький, и я нужна ему, то, может быть, я буду с ним счастливее, чем с человеком, который стоит выше меня и которому я не нужна», – думала она.