– Но мы еще не все оплатили?

Мама осторожно касается плинтуса моей двери, словно проверяя, не рассыпется ли он.

– Мы ведь не оплатили его, да? –  спрашиваю я.

Она вздыхает.

– Мам.

– Мы могли не уложиться в сроки.

– Ты все сделала, ничего мне не сказав.

– А о чем тут говорить? –  Мама слегка разворачивается, как будто собираясь уходить, и становится тонкой тенью в коридоре.

– Я не хочу учиться в Йеле.

И тут она поднимает на меня глаза. Я жду, когда она спросит почему.

– Они предложили оплатить твое обучение в Йеле, –  тихим голосом говорит мама.

– Мичиган тоже готов оплатить мое обучение.

Она не двигается. Просто стоит и смотрит в дверной проем моей комнаты.

– Я не хочу в Йель. Я лучше останусь дома, чем буду учиться там!

– Мина, пожалуйста. Уже поздно вести себя как мятежный подросток. И ты же всегда хотела учиться в Йеле.

Если кто-нибудь еще раз скажет мне об этом, я закричу, честное слово. Мама собирается уходить.

– Значит, дело в деньгах? –  говорю я.

– Что, прости?

– Ну мне их деньги не нужны, значит, нужны тебе?

У мамы такой вид, словно я дала ей пощечину. Я пытаюсь воззвать к чувству вины, но тщетно. Главное, что я добилась от нее хоть какой-то реакции.

– Дело в отношениях. Мы должны поддерживать связь с ними. С твоим прошлым.

– То есть с папой?

– Мина. –  Мама прикрывает глаза ладонью, как будто на нее направили свет софитов.

– Не моя вина, что мы не близки с ними, –  отвечаю я. –  Ты не можешь отправить меня в Йель, чтобы компенсировать это.

– Я пыталась, –  говорит она. –  Эти его друзья, их семьи. Дети твоего возраста.

Внутри у меня все сжимается.

– Они по-прежнему приглашают нас на каникулы. Каждый год. Но когда ты сказала, что больше никогда не поедешь с ними, я не стала спрашивать почему. Я не жаловалась. Я знаю, тебе тяжело заводить новых друзей…

Я отступаю обратно в свою комнату и захлопываю дверь. К горлу подступает тошнота, и мне приходится ущипнуть себя за руку, чтобы прийти в себя. Я стою за дверью и жду, когда мама уйдет.

– Мы отдалились от других не только из-за меня, –  говорит она из коридора.

Утром в понедельник льет как из ведра, а небо такое темное, что я просыпаю, несмотря на будильник. Я оставила очки в ванной Холлис, и мне приходится надеть контактные линзы, но это незначительное неудобство почему-то так сильно выводит меня из себя, что я игнорирую чашку кофе на столе, оставленную для меня мамой, хотя и понимаю, что это извинение.

Из-за дождя Кэплан предлагает подвезти меня до школы, но он опаздывает, потому что ему пришлось подвозить еще и маму. В машине я держусь довольно отстраненно и жду, что Кэплан укажет мне на это, захочет поговорить и будет шутить, пока меня не отпустит, но он молчит. Я вхожу в класс после звонка, похожая на жалкую мокрую крысу. Все пялятся на меня –  наверное, потому что я сильно опоздала. Я сажусь на свое место, бросаю сумку на парту, и тут что-то падает на пол. Это маленький синий слоник, сложенный из бумаги.

Из динамиков раздается голос Кэплана, перемежающийся с помехами. Я осторожно сжимаю слоника в ладони. Одноклассники продолжают пялиться на меня, и я сначала хочу спрятать оригами в сумку, но боюсь испортить его и поэтому возвращаю слоника на прежнее место, поставив его в верхний левый угол стола.

Я нахожу Кэплана у кабинета директора, он по-прежнему не в настроении.

– Ну что, это был кринж?

– О чем ты?

– О приглашении на выпускной.

– В смысле? –  Я стараюсь держать в поле зрения дальний угол коридора. Не хочу, чтобы Куинн застал меня врасплох.

– Я пригласил Холлис на выпускной по громкой связи. Ты что, не слышала?