Есенин. Гибель. Золотой брегет Владислав Мирзоян
© Владислав Мирзоян, 2018
ISBN 978-5-4490-2161-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В есенинских музеях во множестве выставлены его личные вещи.
Сомнительно, конечно, но якобы всё это вещи Есенина.
И фрак, и цилиндр с перчатками, и пиджаки, и косоворотки, и трость, и чего только нет.
Нет только трёх вещей
Очков. (у него была дальнозоркость)
Револьвера. (а бульдог он с собой носил постоянно, даже в «Англетерре»)
И часов.
А были ли у Есенина часы?
Воспоминания директора московской школы-студии Дункан и одного из создателей советского мифа о романе Есенина и Дункан (под контролем КГБ и позже поймём почему) Ильи Иль-ича Шнейдера (в центре):
– «… у него не было часов».
Странно.
У Онегина были —
а у Есенина – нет.
Брегет – это карманные часы с боем, показывавшие числа месяца.
В 1775 году начинающий часовой мастер Абраам-Луи Бреге (Abraham-Louis Brеguet) открыл свой первый часовой магазин в Париже,
В 1808 году и в Санкт-Петербурге было открыто представи-тельство «Русский дом Breguet».
И весь Петербург защеголял карманными часами.
Даже Онегин.
С тех пор все карманные часы разных фирм стали звать бре-гетами.
Брегет носили на цепочке, которая пришивалась к пуговице на жилетке, а сами часы клали в левый карман жилетки – соб-ственно для этого он был и предназначен.
А у Есенина – жилетка есть, а часов нет.
Илья Шнейдер – фото сделано на Лубянке, в 1949 году:
– «Вспоминаю, как той, первой их весной я услышал дроб-ный цокот копыт, замерший у подъезда нашего особняка,
и, подойдя к окну, увидел Айседору, подъехавшую на извоз-чичьей пролётке.
Дункан, увидев меня, приветливо взмахнула рукой, в кото-рой что-то блеснуло.
Взлетев по двум маршам мраморной лестницы, останови-лась передо мной всё такая же сияющая и радостно-взволно-ванная.
– Смотрите, – вытянула руку. На ладони заблестели золотом большие мужские часы, – Для Езенин! Он будет так рад, что у него есть теперь часы!»
Дело происходит весной 1922-года.
Есенин с Дункан собираются за границу.
Конечно, она хочет, чтоб муж выглядел солидно, с золотым брегетом.
Только небольшая странность – новые часы обычно бывают в футлярах, чем дороже часы, тем круче футляр-коробка.
А Дункан их принесла на ладони.
Как птичка в клювике.
А где она их взяла?
Наверное, на барахолке.
Как бы там ни было, ранней весной 1922-го у Есенина по-явился золотой брегет.
Богатая немолодая жена-иностранка подарила молодому русскому мужу золотые часики.
А Есенин звал её Дунька.
Даже дружественно настроенные воспоминатели, не желая использовать слово альфонс, в разной мере деликатно, но на-мекают, что Дункан содержала Есенина.
Что не вполне верно.
А если быть точнее, то и вполне не верно.
Айседора Дункан приехала в Россию нищей.
Когда наступили холода, выяснилось, что ей не в чем ходить и она мёрзнет.
По воспоминаниям всё того же Шнейдера, Луначарский от-вёз её в какие-то большевистские закрома, где из соболей и горностаев, она выбрала себе скромную шубку.
Чтобы Дункан, да скромную!
Эта женщина привыкла брать от жизни всё самое лучшее.
Если мужа, то либо олигарха, либо гения, если любовника, то самого-самого красавца, если уж шубу – то царскую.
А если вспомнить, что большевистские закрома ломились от экспроприированного у проклятых буржуев, то не грех и предположить, что носила Дункан шубку с расстрельного пле-ча какой-нибудь великой княгини.
И ничего, не побрезговала.
Не зря Есенин звал её Дунька.
А у Есенина с Мариенгофом уже два года, как книжный ма-газин, где они торговали не столько своими тощеньким книж-ками, а в основном книжным антиквариатом.
И самое модное в Москве кафе «Стойло Пегаса» на Твер-ской, где не они одни, конечно, хозяева, но делами заправляли вдвоём, забирая б0льшую часть выручки себе.
По обшарпанной за революционные годы и грязной Москве бродили ободранные, голодные люди, у которых были одни штопанные-перештопанные кальсоны (и те на двоих), а Есенин с Мариенгофом рассекали на извозчиках, да обшивались у луч-шего портного Москвы, (отца классика советского кинорежис-сёра Юрия Райзмана) у которого шили свои френчи больше-вистские вожди, да костюмы послы.
Переведите на сегодняшний день и получите владельцев са-мого модного ночного клуба.
А если учесть, что клубов по всему городу не больше деся-ти, то… Короче, это были два мажора, со связями на уровне на-родных комиссаров.
Шнейдер:
– «Айседора ножницами придала нужную форму своей ма-ленькой фотографии и, открыв заднюю крышку пухлых золотых часов, вставила туда карточку».
Как-то так это должно было выглядеть.
Шнейдер:
– «Есенин был в восторге (у него не было часов).
Беспрестанно открывал их, клал обратно в карман и выни-мал снова, по-детски радуясь.
– Посмотрим, – говорил он, вытаскивая часы из карманчи-ка, – который теперь час? – И, удовлетворившись, с треском захлопывал крышку, а потом, закусив губу и запустив ноготь под заднюю крышку, приоткрывал её, шутливо шепча: – А тут кто?»
Не то ребёнок Есенин, не то дурачок, но радовался часикам.
Шнейдер:
– «А через несколько дней, возвратившись как-то домой из Наркомпроса,
я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на части».
Ну, золото не трещит и не так просто брегет разбить на ча-сти, но, видать, расколошматил часики Есенин основательно.
А зачем?
Наверное, семейные разборки.
Но обратите внимание – это произошло «через несколько дней», почти сразу после дарения.
А Наркомпрос – это Луначарский.
Эту фотографию в музее Дункан выдают за спальню Айсе-доры и Есенина в особняке на Пречистенке, где у них было толь-ко две комнаты
в остальных размещалась школа-интернат на 40 девочек и по этой мраморной лестнице два пролёта бежала Дункан с зо-лотыми часами.
Сейчас особняк принадлежит МИДу и проверить это фото проблематично.
Шнейдер:
– «Айседора, побледневшая и сразу осунувшаяся, печально смотрела на остатки часов и свою фотографию, выскочившую из укатившегося золотого кружка.
Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и крутясь на месте».
Во завёлся мужик!
Полнейшее «буйство глаз и половодье чувств».
Шнейдер:
– «На этот раз и мой приход не подействовал. Я пронёс его в ванную, опустил перед умывальником и, нагнув ему голову, открыл душ…»
Герой Шнейдер – отнёс, опустил, нагнул – не боится буйного Есенина.
Шнейдер:
– «Потом хорошенько вытер ему голову и, отбросив по-лотенце, увидел улыбающееся лицо и совсем синие, но ничуть не смущённые глаза.
– Вот какая чертовщина… – сказал он, расчесывая паль-цами волосы, – как скверно вышло… А где Изадора?»
Да уж, конечно, скверно – он теперь за границу без часов поедет.
Шнейдер:
– «Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате, докатившемся до её ног. Непода-лёку лежала и её фотография.
Есенин рванулся вперед, поднял карточку и приник к Айсе-доре.
Она опустила руку на его голову с еще влажными волосами.
– Холодной водой? – она подняла на меня испуганные гла-за, – Он не простудится?
Ни он, ни она не смогли вспомнить и рассказать мне, с чего началась и чем была вызвана вспышка Есенина».
Вот такой вот самодур был этот поэт Есенин.
Переводя на современный язык – баба ему Patek Philippe золотой подарила, а он его вдребезги расколошматил.
И не вспомнил почему.
Есенин не только у Шнейдера, у многих не мотивирован.
То часы разобьёт, то Дуньку свою поколотит, то вместо того, чтобы стихи читать, всех подальше пошлёт – поэт одним словом.
А теперь, собирая пазлы головоломки есенинской биогра-фии, в попытке понять его мотивации, попробуем вычислить, о чём нам недорассказал Шнейдер.
И тогда эта история станет выглядеть несколько иначе…
Вернёмся на шесть лет назад, в 1916 год.
Есенина забирают в армию.
Он служит санитаром.
Отчасти по зрению.
Кстати, Есенин писал в очках. Но, как они не шли его кру-глому лицу, так и нет ни одной фотографии его в очках.
Но попадает он не во фронтовой госпиталь, а в… Царское село.
В военно-санитарный поезд №143 Ея Императорского Вели-чества Государыни Императрицы Александры Федоровны.
Во крестьянину подфартило!
Из избы – чуть не во дворец.
Прям, как Распутину.
Тем военным летом 16-го года Есенин пишет стихотворение:
Оно датировано – 19-22.VII.1916 – три дня писал.
Есениноведы давно уже установили то, о чём Есенин после революции предпочитал помалкивать – стихотворение было на-писано ко дню тезоименитства вдовствующей Императрицы Ма-рии Федоровны и дочери Царя Великой Княжны Марии Нико-лаевны – 22 июня день святой равноапостольной Марии Магда-лины.
Был большой концерт, на котором присутствовала Царская семья. На нём Есенин прочёл это стихотворение, написанное сла-вянской вязью на пергаменте, с орнаментом по периметру в сти-ле допетровской Руси и в папке, обложенной великолепной зо-лотой парчой, преподнёс Великой Княгине Марии Николаевне.
