Постояв, прислушиваясь какое-то мгновение, он решительно направился к ближайшем сугробу и со всего маху упал в него навзничь.

«Так, наверное, и Пушкин у Черной речки», – подумалось ему.

Есенин лежал на снежной перине, глядя на небо, окрашенное багрянцем заходящего солнца. В памяти всплыли стихи другого великого дуэлянта:

– Что ты там бормочешь, лапотник рязанский? – услышал Есенин. Он поглядел в сторону подъезда. В дверях стоял Пастернак с двумя секундантами. – Богу молишься? – съехидничал Пастернак.

Есенин встал и, шапкой отряхивая с себя снег, направился им навстречу:

звонко читал Есенин лермонтовские строчки, расшвыривая ногами снег в разные стороны.

– Чё встали, господа? Секунданты херовы! Это ваше дело – место для дуэли готовить!

Молодые поэты бросились так же, как Есенин, ногами расчищать середину двора. Когда площадка была готова, Безыменский и Уткин, те, о ком так нелестно отозвался Есенин, встали по сторонам.

– И ты, конечно, Калашников, «молодой купец, удалой боец»? – подхватил Пастернак лермонтовскую тему, все еще не веря в серьезность «дуэли», надеясь, что здесь, на морозе, Есенин остынет и все обратит в шутку.

Но Есенин снял пальто, шапку, бросил их рядом в сугроб и вышел в центр утоптанной площадки. Поглядев на секундантов, которые окружили его справа и слева, он не торопясь вынул пачку «Сафо» и, закурив, вызывающе выпустил в сторону противника струю дыма, презрительно, через зубы, сплюнул.

– Что ждем, Киррибеевич? – спросил Есенин, нарочно грассируя.

Пастернак снял пальто, отдал его услужливо подскочившему Безыменскому и нерешительно шагнул к Есенину.

– Как драться будем, Степан свет Парамонович? Серьезно? До крови? Так и быть, обещаюсь для праздника. Отпущу живого с покаянием! – храбрился он.

Сделав несколько приседаний и помахав руками, он стал скакать вокруг Есенина, как боксер на ринге. А Есенин стоял, попыхивая зажатой в зубах папиросой, широко расставив ноги и засунув руки в карманы брюк и только, набычившись, следил за Пастернаком и секундантами, словно предчувствуя, что бой будет не «один на один».

– Не шутки шутить, не блядей смешить, – кивнул он на секундантов. – К тебе я вышел теперь, бусурманский сын. Вышел я на страшный бой, на последний бой.

– Хватит лирики, Есенин! – озлобился Безыменский. – Оставь свои стишата проституткам. Давайте уже деритесь!

– Дай ему, Борис! – поддержал Уткин товарища. – Хватит с ним цацкаться, а то он опять свою дохлую лирику начнет…

– Это Лермонтов, козлы! Бездарные! Только свои стихи знаете!.. Ну! Ну! Бей меня в лицо! – шагнул Есенин к отпрянувшему Пастернаку. Он изжевал потухшую папиросу, смачно плюнул ее в лицо противника. Пастернак вытер лицо рукавом и с криком: «Сволочь!» вцепился в кудрявую есенинскую голову. Наклонив его, он стал остервенело коленом бить Есенина в лицо.

– На тебе! На! Ты просил в лицо? Получи! Сволочь! Деревня! На! На! Вот тебе! Вот тебе, хамло!!!

Видя такое преимущество, секунданты ликовали.

– Так его. Борис! Так! С хамом иначе нельзя! – вопил Уткин.

– Молодец, Боря! Знай наших! Здорово! Дай ему за нас! – вторил Безыменский, явно желая поучаствовать в драке.

Пастернак остановился, держа Есенина за волосы, всем туловищем нависнув над ним.

– Ну что, хватит? Или еще хочешь, удалой боец?

– «Чему суждено, то и сбудется, постою за правду до последнева!» – ответил Есенин лермонтовскими строчками и сплюнул кровь с разбитой губы.