Увидев «волжанку», как белую ворону торчащую среди шикарных иномарок, презрительно ухмыльнулся.

– Ну и аппарат! Как говорится: старый конь борозды не портит. Несолидно, Эдик! Поменяй! Я тебе иномарочку устрою, недорогую, бэ-у, но в отличном состоянии.

– Не надо, – серьезно ответил Хлысталов.

– Почему? Денег, что ли, нет? Так я дам, вернешь, когда сможешь!

– Нине эта машина очень нравилась. Пусть все будет как при ней… На вот, глянь. – Хлысталов достал из кейса конверт с фотографиями мертвого Есенина, протянул Велинову. – Ты чекист… глаз у тебя зоркий!

Велинов вынул фотографии, поглядел, и лицо его сразу стало непроницаемым. Взгляд водянисто-голубых, обычно веселых глаз стал свинцово-серым.

– Это Есенин?

– Да… Его только что из петли вынули… Что скажешь?

– Ты не куришь, Эд?.. – Хлысталов покачал головой. – А я можно закурю? Как тут окно открывается?

– Кури! Вот эту ручку крути по часовой.

Велинов достал пачку «Мальборо», вынул сигарету, чиркнув красивой импортной зажигалкой, прикурил. Глубоко затянувшись и выпуская струю дыма в окно, еще раз поглядел на фотографию.

– Что я могу сказать? Ну, что бросается сразу в глаза… Взлохмаченные волосы, верхняя губа опухла, правая рука как-то странно поднята вверх. – Поднес фотографию поближе к окну. – На ней видны следы порезов… А это что за глубокая вмятина на лбу?

Хлысталов пожал плечами:

– Подобные повреждения судмедэксперты обычно характеризуют как «нанесенные тупым продолговатым предметом и опасные для жизни человека».

Велинов согласно покивал головой.

– Эта травма несомненно прижизненная, так как по краям вмятины – опухоль, – продолжал Хлысталов, водя пальцем по фотографии. – А вот тут, под правой бровью и на лбу, чуть выше переносицы, видишь?.. Хорошо различимые темные пятна?

– Очень напоминает проникающее ранение в голову…

– А по официальной версии… – Хлысталов потянулся за сигаретой, но Велинов положил пачку в карман. – А по официальной версии… Есенин страдал алкоголизмом, хулиганил, вел аморальный образ жизни и в конце концов – от безысходности – повесился… Но на фотографии нет характерных признаков смерти от удушения! Нету высунутого языка, что делает лицо висельника страшным… сколько я их перевидал за свою службу… – Хлысталов потянул и ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки, словно не Есенина, а его, Эдуарда Хлысталова, сдавливала предательская петля. – Да дай ты мне сигарету, Леша. Все равно – днем позже, днем раньше.

– Лучше днем позже, – невозмутимо ответил Велинов. – Продолжай свои соображения.

– Ладно!.. Меня, Леша, особенно настораживает положение правой руки. Если труп висел, то рука должна быть вытянута вдоль туловища, ведь так?

– Я слушаю, Эд!.. Ты только не волнуйся, дело ведь давно минувших дней… преданья старины глубокой, так сказать.

– Не ерничай, Алексей! Не та ситуация! Или прекратим разговор.

– Прости, Эд. Не сердись! Ты ведь знаешь мой характер…

– Знаю! Иначе не обратился бы к тебе… Так вот, рука должна вытянуться вдоль туловища, а у Есенина она почему-то поднята вверх.

– Элементарно, Эд. Самоубийца, как только наступает удушье, инстинктивно начинает бороться за жизнь, предпринимает попытки вырваться из петли и поднимает руки вверх.

– Согласен. Но когда наступает смерть, руки падают вниз!

– Всегда?

– Всегда, Алексей! Всегда! В том-то и дело. Стало быть, трупное окоченение произошло в другом положении… А теперь глянь на второй снимок. Есенин лежит в гробу. Рядом стоят мать, сестры, жена Софья Толстая. Видишь, какие у всех лица… не скорбные, а испуганные. Сзади – первая жена Зинаида Райх уткнулась в грудь мужу Мейерхольду. И здесь все травмы видны на лице покойника… Значит, они действительно были? А?