– Вот еще год пролетел, Эдик, дорогой ты мой друг. Все реже встречаемся. Дела! Дела! Черт бы их взял… Замотался весь. Давай потише пойдем, задохнулся, мало двигаюсь. Кабинетный работник. А ты молодцом, форму держишь. Мне бы тоже разгрузочные дни надо устраивать. А то вот, – хлопнул он себя по животу.
– Не разгрузочные, а нагрузочные тебе, Леша, надо. Бегай по утрам. После шести – холодильник на замок.
– Тебе бы не в милиции, а в инквизиции работать, Эдик! – замурлыкал Велинов, как кот Матроскин, и сам же расхохотался своему остроумию.
– И рад бы в рай, да грехи не пускают, – в тон ему парировал Хлысталов.
– Какие у тебя грехи? Праведник был всю жизнь. Или я тебя не знаю?
– Чужие грехи, Леша, чужие не пускают. – Хлысталов остановился, глубоко вздохнул, поморщился.
– Ты чего? – встревожился Велинов. – Сердце?
Хлысталов кивнул и улыбнулся.
– Как мотор у моей «волжанки»: барахлит, но тянет.
– Менять не собираешься?
– Чего? Сердце?
– Машину! Хотя сейчас и сердце шунтируют. Раз плюнуть!
Хлысталов отрицательно покачал головой.
– На мой век хватит и этой. Скоро в отставку. Только дельце одно распутаю до конца… и все! Сниму грех, так сказать.
Чем ближе подходили друзья к могиле Есенина, тем плотнее становился людской поток.
– Ну вот и пришли! Глянь, народу сколько! – Лицо Хлысталова стало торжественным, сердечная боль отступила, на душе стало тепло и солнечно, как в детстве.
– Любит, любит народ Есенина! Как бы ни клеветали, каких бы собак ни вешали на него! – бормотал полушепотом Хлысталов. – Здравствуй, Сергей Александрович! Гений ты наш! Великомученик русский! С днем рождения тебя! – Он непроизвольно перекрестился и поклонился, на глаза навернулись слезы. – Леша!.. Леша! – с трудом произнес он, будто проглотив комок в горле. – На! Цветы положи. Ему!
Волнение друга передалось и Велинову.
– Да! Да! Конечно! Цветы! А как же! Ты спокойно, Эдик. Спокойно! У тебя сердце. – Алексей взял букет и, раздвигая людей руками и отталкивая плечом, стал продвигаться к могиле Есенина. – Позвольте! Позвольте, товарищи! Дайте пройти, – громко говорил Велинов командным голосом, не терпящим возражений. Пробившись к могиле, засыпанной охапками цветов, он поклонился, положил цветы и, обернувшись к надгробному памятнику Есенину, неожиданно высоким, срывающимся на крик голосом, начал:
– Владимир Маяковский. «Сергею Есенину»:
Толпа людей, окружавшая могилу Есенина, зароптала. Велинов, не обращая внимания на шум, продолжал:
Из толпы уже кричали:
– Долой! Пошел ты на хрен со своим Маяковским!
– Вот такие и замучили Сергея нашего!
Какой-то мужик с затуманенным взором прорычал басом:
– Че смотришь синими брызгами, аль в морду хошь?..
Толпа подхватила:
– Правильно! Дай ему пинка под зад за-ради праздника!
Не привыкший к такому обращению, солидный Велинов побагровел, растерянно озираясь, выталкиваемый людьми, и уже совсем не к месту выкрикнул последние строчки стихотворения: