– Пропал казак, – угрюмо пробурчал один из стрельцов.

– Так, а кто его просил ногайских послов разбойничать? – недовольно сопя, буркнул его товарищ.

– Пропадет зазря в царских подземельях.

– Оно верно, – согласился с ним другой стрелец, поправляя саблю на ремне, – но все равно жаль христианскую душу.

– О чем гутарим, братцы? – спросил подошедший к ним стрелецкий старшина.

– Да о Ваньке Кольцо, ни за что же сгинет молодец, – угрюмо ответил один из стрельцов.

– А ты его не жалей, – пробурчал старшина. – Сам виноват.

– Так мы чо, мы так, – согласно кивнули стрельцы и стали расходиться.

Когда стрельцы разошлись, стрелецкий старшина, оставшись один на один с одним из стрельцов, видя его кручину, усмехнулся и подмигнул тому:

– Не печалься, Осип, ничего с Ванькой Кольцо не случится. Уйдет на Дон, и почитай как звали. С Дону выдачи нет.

Но затем он словно чертыхнулся и добавил:

– Если сам под царевы очи не явится о пощаде молить. Всю жизнь не набегаешься.

Стрелец согласно кивнул.

– Пошли, Осип, на пост, вечером в кабак заглянем. Знал Ваньку Кольцова-то?

– Знавал. Почитай, с Ливонской войны. Добрый был казак.

Их красные кафтаны с бердышами на перевязи постепенно исчезли среди почерневших от времени московских изб и каменных боярских полатей.

– Знавал, – эхом разнеслось по грязным деревянным мостовым и стихло, словно ветер.

Иван очнулся на полу темного сырого подвала. Сквозь маленькое оконце у самого потолка едва пробивались лучи света. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Он попытался перевернуться на спину.

Иван прислушался. Где-то вдалеке каменных коридоров звенели железные кандалы, скрипели стальные решетки запираемых дверей.

– Вот угораздило. В самое пекло попал, – ругнулся про себя Кольцо. – Спасибо, царь-батюшка, удружил.

Жирная капля воды, собравшаяся на кирпичном своде, отцепилась от своего места и со звоном плюхнулась ему на голову.

Что же теперь будет? Не сдержал царь своего слова. Обещал миловать. Ан вон оно как вышло.

Засов на его камере гулко заскрипел, и в щель просунулась толстая бородатая морда. Она посмотрела на лежавшего на полу узника и спросила:

– Жив ли?

Иван прохрипел:

– Живой я. Рано хоронишь.

– Так не я хороню, сам себя в тюремные терема упек, – раздалось в ответ.

Дверь распахнулась, и тюремщик зашел в камеру. В его руках была деревянная миска, наполненная чем-то наподобие каши.

– На вот, жри! – Он бросил миску на пол. – Жри, говорю, не то крысам достанется.

Иван перевернулся на спину. Тюремщик хмыкнул:

– Доживи до завтра.

– А что завтре, второе пришествие? – пробормотал Иван.

– Нет, пришествие одно, а завтра – за твоей головой.

– Уже, что ли? – прохрипел Иван.

– Да шучу я, – ухмыльнулся тюремщик. – Говорить с тобой желают. Человек важный, от самого царя.

Тюремщик захлопнул дверь. В коридорах еще долго раздавались его гулкие шаги.

Утром Иван очнулся от удара ногой по спине.

– Вставай! – прохрипел в темноте чей-то голос. – Говорить с тобой будут.

Батанов, дьяк посольского приказа, подошел к окровавленному телу:

– Ну как он?

Тюремщик положил железные щипцы в огонь:

– Да пока ломается, но мы эту дурь у него быстро из головы выбьем.

Посетитель в дорогом кафтане, отороченном собольими шкурками, посмотрев на стонущего от боли Ваньку Кольцо, с укором добавил тюремщику:

– Ну, ты это, не перестарайся, смотри. Государь сказал, живой нужен.

Тюремщик удивился:

– Пошто живой-то, государственный преступник же?

– Не тваво ума дело, – добавил Батанов. – Сказано – исполняй.

Тюремщик согласно кивнул и взял ведро с водой. Окатив окровавленное тело, он поднял его за подбородок и заглянул в лицо. Иван замычал.