– Как там Алма и Ган? Ты что-нибудь знаешь о них? – почти губами произнес он.

– Нет. Всех держат по отдельности. Как ты выбрался?

– Понятия не имею. Думаю, от страха наврал с три короба.

– Все врали, но ты, видимо, попал сюда раньше всех нас.

– Наверное, глупо сейчас начинать оправдываться, меня взяли позже остальных, и я, к сожалению, не знаю, как доказать, что не предатель, но это точно не так.

– Да, успокойся. Предатель здесь и не появится.

– Почему?

– Их обычно сразу отправляют по этапу, без суда и следствия, но только по бумагам, а в реальности просто отпускают.

– Ты откуда знаешь?

– Я когда-то работал в таком же месте.

После этих слов Калман буквально стиснул ладонью коленку, на которую вроде до этого просто облокотился, а потом как-то слепо, но еще более внимательно уставился в вещатель.

– Не бойся, – немедленно отреагировал на его поведение Хантер. – Я давно не из них.

– Хотелось бы думать.

– Будь я из них, ты давно был бы уже мертв.

Ответить не получилось. Хантер быстро встал и пересел к какому-то одиночке с шашками, затем приветливо поздоровался с ним за руку, и они начали играть. Смотреть внимательно в ту сторону не стоило, и потому он бросил лишь мимолетный взгляд.

Следующие несколько дней прошли в прежнем режиме, с той небольшой разницей, что теперь Калман искренне ждал общей терапии. Однако, как бы он не надеялся, Хантер больше близко не подходил, да и вообще вел себя слишком отстраненно по отношению к нему, однако теперь чересчур приветливо по отношению к остальным. Понять такую стратегию было не сложно, все здесь, вплоть до медсестер, наверняка знали, что они из одного уголовного дела, но самому Калману всё равно было очень тяжело. Ему уже просто физически необходимо было знать, как там Алма и Ган, и даже не смотря на то, что Хантер сказал, что ничего о них не знает, ему всё равно хотелось услышать хоть какие-нибудь подробности.

Понимание того, что в действительности происходит, случилось совершенно внезапно. Калман не запомнил, когда конкретно это произошло, да и ощущения дат у него не было. Каждый новый день был в точности похож на предыдущий и радовал только ярким солнцем в окне и неплохой едой. Единственное, что он запомнил, это то, что именно тогда, его полностью обследовали и вынесли однозначный вердикт – «здоров». В тот момент Калман не знал, радоваться ему или огорчатся, да и вообще, не успел об этом даже подумать. Сразу после осмотра всех больных срочно одели, затем вывели на небольшую площадку перед зданием и оставили стоять. Очень скоро массивные боковые ворота из соседнего здания раскрылись, и через них внутрь втащили огромную перемещающуюся виселицу с тремя петлями. Следом за ней вышел высокий худой мужчина в форме, с очень недовольным выражением лица. Он остановился поодаль, затем брезгливо осмотрел людей вокруг себя, а после достал бумагу и начал монотонно читать:

– За предательство родины, за пособничество неприятелю, за ненависть к нашему великому правительству, к смертной казни приговариваются: Алма Вачойкис, Ган Селерман и Кай Бэлт.

Калман от ужаса осознания происходящего окаменел. Он не верил в то, что это происходит на самом деле, ему казалось, что он ослышался. Да и тех людей, которых вывели после приговора из тех же ворот, он точно не знал. Они выглядели, скорее, как распухшие и местами окровавленные, изувеченные алкоголем и распутной жизнью бездомные, но точно не как его друзья. Все трое шли неуверенной походкой, и их постоянно подгоняли нецензурной бранью люди в форме. Уже на эшафоте их расставили возле веревок, накинули на головы мешки, потом петли и, не сказав больше ни слова, нажали на рычаг неподалеку. Пространство под ногами обреченных внезапно открылось, они рухнули вниз, потом еще какое-то время подергались и замерли. Больше он почему-то не помнил вообще ничего.