– Хвала богам, мы живы! Дорогая Сикания, меня посетила хитрая идея. Давай-ка повернём назад в Сиракузы. Собери лошадей, закинем трупы на них и отвезём архонтам полиса.

Девушка прячет очищенный от крови ксифос в ножны.

– Кто такие архонты, ты хочешь спросить, Сикания? Это, моя храбрая дева, главные выборные мудрецы Сиракуз. При полной власти суда мирного времени. – Гермократ уточняет на немой вопрос попутчицы. – Все из филы всадников. Так повелось в Сиракузах.

– Что с тем будем делать? – Сикания указывает левой рукой в сторону частых громких стенаний, ругани и тяжких проклятий в адрес прародителей «подлых убийц».

– Свяжем. Живым отвезём. – Гермократ встречает хмурый взгляд девушки. – Что-то не так, моя лучница Сикания?

– Помрёт от потери крови, до полиса не дотянет. – Девушка, не дожидаясь повторных указаний, деловито отправляется на поиск лошадей. На бегу, развернувшись в высоком танцевальном прыжке, радостно выкрикивает юноше: – Я остаюсь с тобой, мой эллин!

Сравнявшись с вопящим от боли единственным оставшимся в живых засадчиком, скифянка резко выбивает ногой из его руки кинжал, выдёргивает три стрелы. А потом навешивает в лицо удар кулаком такой серьёзной силы, что вопящий скатывается кубарем в обочину и затихает. Девушка поднимает кинжал, отряхивает бронзу от пыли, оборачивается к Гермократу и поднимает над головой оружие раненого.

– Алкид, только между нами, по секрету. А я её зауважал. Хорошая же лучница, да? Я бы так не смог с луком управиться, честно говорю. Однако какая меткость, Алкид!

Преданный конь не отвечает, его, жующего, куда больше интересует сочная зелень у дороги, чем ратные откровения хозяина.

– Красивая, да? Глаза скифянки как море. Я знаю, ты тоже по-мужски оценил!

Ранний вечер того же дня. Сиракузы. Агора Ахрадины

Два должностных лица, архонты, в официально длинных белых одеяниях при немалом стечении народа пробираются локтями к владельцу наглых лошадей, что проникли на агору в нарушение обычая. Горделивого вида солидным мужам из гаморов-аристократов, внешне похожим друг на друга прирождённой важностью, около тридцати пяти. Ростом оба средним, суховаты, кожей белые, при благообразных крашеных чёрных, густых бородах. Мужи намащены маслом пристойно высшим должностям, дорого благоухают. Их пропускают к лошадям. Толпа настороженно замолкает. У лошадей в ряд сложены трупы и ещё живой, старательно перевязанный по ногам пленный. Пленный ранен, но раны стянуты бинтами из его же порванных одежд. Рядом с трупами выставлено на обозрение оружие – дубинки с шипами – и зачем-то простецкая дудочка.

– Чьи это лошади бесстыдно поругают агору? Навоз у статуй богов! – недовольным голосом архонт, видом грозный военачальник, обращается куда-то поверх голов к бронзовым статуям богов – покровителей города. Из-за «бесстыдных» лошадей выходит статный юноша, весь в окровавленных одеждах. Оба архонта удивлённо всматриваются в хозяина лошадей.

– Гермократ, сын Гермона? Ты? – Юноша молча поднимает правую руку. – А это, стало быть, лесные разбойники? Кровь на тебе тоже их? – Второй архонт, с видом уставшего от дум мудреца, являет полную осведомлённость о происшествии. Толпа удовлетворённо рукоплещет покрасневшему от нежданных признательностей Гермократу. Раздаются громко возгласы: «Молодец», «Герой», «Выловил банду» и «Навёл порядок».

Архонты настойчиво призывают толпу взволнованных сограждан к тишине. Мудрец архонт брезгливо наступает сандалией на грудь раненому пленному.

– Ещё живой? Поднять! – Приказ архонта исполняют надсмотрщики и два государственных раба – смотрители за порядком, при плётках за скромными поясными ремнями. – Будем пытать грабителя!