С полей тучных моих обирают воры
                                                                  мои урожаи.
Я же, нищая, за деньги песни пою.
   Я же, печальная, за деньги танцую,
       Праздники людям музыкой радости
                                                          я наполняю!
Вот мой горький удел от злых козней худых.
Я не плачу и сочувствия вашего я не ищу —
     Гордость предков в горе меня утешает!
         Попрошайкой не буду в доме чужом —
             Бакхиадам неведома рабская слабость!
                 Я зажгу в очаге,
                               что сложу на чужбине,
                                                       новый огонь.
Здесь, на Сицилии, я сирота!
    Мой отец, моя мать
                 умерли в злобном Милете.
     Я на свете одна: нет ни брата,
                                               нет ни родни.
         Рок преследует неумолимо —
                                      отовсюду изгнана я.
Вы, как и я, бакхиады – мы с вами тело одно!
     Вы познали бунты худых,
                            вы познали изгнание!
         Вы вернули, как я не сумела,
                                        дом свой родной.
             Я семью ищу среди вас.
                             Горе хочу позабыть.
В бурю покой долгожданный среди вас обрести,
                                                                благородных.
Пред богами клянусь,
   Вас, гаморы,
       в свидетели клятвы я призываю:
     Буду верной урокам отца,
      Что учил никогда не просить подаяний.
        Что учил судьбе быть благодарной.
      Что учил в мире радость искать!
    Что учил гордо сердце хранить для любви,
Для того, кто поймёт и оценит
                                                 честность девы
                                 из гордого рода Ксантиклов!

Исполнительница замолкает, но её кифара-форминга торжественно завершает грустную приветственную песню. Многие гаморы уже поднялись с мест, чтобы рукоплескать мастерскому владению голосом и кифарой. Однако, встав, остаются молчаливо стоять в напряжённом ожидании. Взгляды гаморов сходятся на столах Ксантиклов. С последними звуками семи струн Ксантиклы дружно, шумно похлопывая друг друга по спинам, покидают столы сисситии. Пять сотен опасного вида мужей, от пятнадцати до пятидесяти лет, чуть не злыми военными колоннами направляются к одинокой Мегисте у затухающего жертвенного костра. Шествие возглавляет Полиник. Оливковый венок надвинут на самые брови, оттого выражение лица предводителя пугающее.

– Дева Мегиста, дочь Харета, отдай мне кифару-формингу!

Исполнительница покорно выполняет приказ. Полиник поднимает, уже вторично за сисситию, кифару над головой:

– Фила всадников Сиракуз! Отныне великолепная кифара благородного Харета из Коринфа будет храниться в моём доме! На почётном месте, в андроне20. Любоваться будет кифара храмом Афины. На праздниках моего рода будет молитвы петь! На прочих же – только с моего соизволения.

Мегиста выдыхает. Двое мужчин, памятуя о недавнем обмороке, с готовностью подхватывают исполнительницу под руки. Бурные овации несутся от всех столов. Полиник крепко прижимает старинную коринфскую кифару к груди, как до него Мегиста. Едва овации смолкли, глава рода Ксантиклов обратился к счастливому Полидаму:

– Я дважды слышал пение коринфской девы. Первый раз у порога дома лучшего. Но то было давно и слегка подзабылось. Второй раз вот сегодня… Такая талантливая певица нам самим нужна. Не отдадим вам невесту! Не заслуживаете вы великолепной девы из рода Ксантиклов!

Громкий хохот гаморов заглушает бурные протесты возмущённых родственников Полидама. Ксантиклы со свистом и пританцовывая уводят Мегисту, вновь накрытую белым покрывалом. На глазах Гермократа Полиник отряжает юношу-эфеба в полис.