Жак замотал головой.

– Вместо того, чтобы подставлять друзей и рисковать нашей судьбой, мог бы проявить храбрость в другом месте, не находишь?

Жак кивнул. Точно, плачет.

– Инспектор Бобсон, или Робсон, или как его там, он с тобой живо разберется, от всех внеземных работ отстранят лет на десять…

– Пол, – неожиданно прервал меня Жак, – можно тебя попросить? Не говори ей, что это из-за… Ну, то есть… Что это связано с ней. Обещаешь?

– Конечно, Жак, не вопрос, – тоном, не допускающим сомнений, ответил я.

– Спасибо, Пол. Меня скоро отправят на Землю. Не держи зла, пожалуйста. И передавай привет всем на станции. Хорошо?

– Конечно, Жак. Скажи: вот ты – микробиолог, как ты считаешь, на Ганимеде есть жизнь?

Он дважды моргнул сквозь толстые линзы, выражение глаз обрело что-то похожее на осмысленность. Все-таки, хоть размазня и, как оказалось, подлец, но профессионал…

– Не знаю, Пол. Мне не попадалась, однако принципиально такую возможность нельзя исключать. Здесь были теплые линзы рассола да и практически пресных вод, были огромные бассейны в зонах стабильно активных тектонических разломов… Ну, ты знаешь лучше меня, как это бывает. Органику мы фиксировали, но аминокислоты – еще не жизнь. Могли образоваться и сохраниться какие-нибудь организмы. Ганимед очень плохо изучен, стыдоба. Поверишь, на всю планету – четыре квалифицированных биолога, четыре! Все распределяются на Европу. Там, понятно, лед тонкий, многоклеточные, бум ксенобиологии, но нельзя же совершенно игнорировать нас! Уникальные условия Ганимеда могут привести к образованию поистине невероятных форм, развивавшихся в изолированных ареолах сотни миллионов лет…

Жак разошелся, аж покраснел. Можно подумать, он не в камере, а на симпозиуме. Ох уж эти ученые – что он, что Мэгги, два ботинка пара. Хорошо бы смотрелись вместе, а меня бы усыновили потехи ради. Папа Жак и мама Мэгги, ха-ха-ха!

Внезапно он замолчал, будто на полуслове проснувшись и осознав, где находится и перед кем заливается соловьем. И сдулся.

– Пока, Пол, успехов тебе, – попрощался Жак Мессье. – Не забывай, ты обещал.

– Конечно, можешь рассчитывать на меня.

Он исчез, растворившись в воздухе, и, возможно, навсегда выбыл из моей жизни, а я остался сидеть в кресле перед пустой стеной. За окном смеркалось, в кабинете включился мягкий рассеянный свет. Пора возвращаться.

Я встал и быстро обернулся, но кресло, обманув мои ожидания, не распалось. Наверное, деструктурируется после того, как я выйду.

Под куполом имитировали ночь: притушенный свет вдоль дорожек не мешал наслаждаться видом Юпитера, застывшего над горизонтом.

Я вновь подумал о людях следующего поколения, для которых эта картина станет привычной, как для землян – Луна, и которые не будут облачаться в маски и защитные костюмы, чтобы выйти из города. Небо, конечно, не всегда окажется безоблачным, иногда огромные дождевые капли примутся долбить по крышам домов и парковым дорожкам, соберутся в ручьи, понесут в теплое море опавшие листья и облетевшие лепестки цветов. И яркие ионные сияния, видимые даже днем, не дадут забыть о радиационной мощи гигантской планеты. Слышал, их модели тоже скоро запустят в показ на куполе.

Но эти люди уже будут считать Ганимед своим домом.

Полупустой вокзал ожидал поезда. Я перекусил в автоматическом кафе и скоротал время за просмотром новостей по общественному стереопроектору. Со времени моего прошлого к нему обращения – пару месяцев назад – их накопилось порядочно. Больше всего меня интересовал Марс, он намного богаче Ганимеда: развитый рельеф, долгая история выветривания, мощные осадочные слои, метаморфизм… Палеонтология на Марсе тоже круче, да и вообще, ученых там в тысячу раз больше. Преобразователи пока до Красной планеты не добрались, а скорее всего, их вовсе туда не пустят. Вот отработаю выпускной контракт и двину сначала в отпуск на Землю, а потом на Марс. Если заодно сделаю диссертацию, Мэгги от счастья обалдеет.