Более подробные сведения о судебной реформе и последних новеллах см. в книге моей «Основы судебной реформы». М., 1891. См. также предисловие к 5-му изданию этой книги.

См. в н. к. моей: Опись этого дела.

Cm.II том «Дела о преобразовании судебной части в России». Общ. объясн. записки к пр. уст. гр. суд.

См. «Дело о преобр. суд. части». Т. II; Общ. объясн. записка в уст. гражд. судопр. С. 4, 5,8.

См.Русский Вестник, 1860. № 2. С. 304–311.

См. Лероа-Болье. «L’empire des Tzars», II, 291, 292.

За весь 30-тилетний период (1832–1862) гр. Панин, низведший до нуля значение сената и, прикрываясь именем Государя, хозяйничавший бесконтрольно, при содействии своего директора и l’homme pour tout faire Топильского (см. выше главу I, § 1), в судебном ведомстве, как в своей вотчиной конторе, – не провел ни одной значительной реформы по судебному ведомству. – Все почти мероприятия гр. Панина касались канцелярского распорядка и сокращения письменной работы, но они были так целесообразны, что скорее увеличивали, чем уменьшали переписку. Чтобы справиться как-нибудь с непосильной работою, канцелярии (даже в сенате) должны были нанимать писцов на стороне и собирать контрибуцию с публики. – Некоторые же «реформы» отличались таким нелепым характером опереточной буффонады, что после первого удовлетворения каприза гр. Панина, отменялись, как неисполнимые. – Так, по обнаружении подлога в одном аттестате, гр. Панин приказал не иначе принимать на службу, как по предварительной поверке подлинности аттестата, а для этого иной раз в течение целого года нужно было вести переписку. – Сведав откуда-то, что в московском сенате бумага обходится дорого, граф приказал делать заготовки в Петербурге, для чего бумага должна была сначала доставляться из Москвы в Петербург, а потом из Петербурга обратно в Москву. – Желая воспретить чиновникам ведение чужих дел в своих судах, он исходатайствовал Высочайшее повеление, коим чиновникам воспрещалось, без разрешения начальства, ведение их собственных дел во всех судах. – Признав необходимым, чтобы в записках иностранные документы печатались в подлиннике, гр. Панин поставил в безвыходное положение сенатскую типографию. Для удовлетворения причуды гр. Панина, – а все его приказы были святы, как законы или, вернее, как должны быть святы законы, – пришлось за набор английского текста заплатить 1000 р. из казны и т. д. (См .Голоса из России. Вып. VII).

– Будучи сам противником всяких «новшеств», гр. Панин и на других новаторов смотрел подозрительно, зная хорошо, что всякая серьезная реформа, а особенно введение гласности, должны положить конец его бесцеремонному топтанию ногами закона. – При Николае I существовала в 1850 г. комиссия для принятия радикальных мер к упрощению производства и, между прочим, предлагалось освободить суд от наблюдения за исполнением решений. – Catilina ante portam, примерещилось гр. Панину ввиду этой «ужасной» реформы. Сначала он старался повлиять на членов комиссии, но, потерпев фиаско, он сделал императору Николаю I доклад, в котором доказывал, что тут кроется революционное начало. Этого было довольно: комиссия прекратила свое существование. – Когда в сентябре 1857 г. Русский Вестник впервые заговорил о гласности судопроизводства, то гр. Панину показалось, что приближается конец мира. Вследствие его всеподданнейшего доклада состоялось повеление не пропускать таких возмутительных статей. – Гр. Панин не ошибся: статья катковского журнала предвещала конец, но не мира, а самовластного попирания самодуром гр. Паниным законов. – Впоследствии также не раз он требовал примерного наказания цензоров за пропуск таких статей. Однажды на замечание попечителя округа, что нужно, прежде чем наказать цензора, потребовать от него объяснения, у министра юстиции гр. Панина повернулся язык высказать такую чудовищную сентенцию: «Сначала наказать, потом потребовать объяснения». (Никитенко, II, 120). Калмыков, бывший сослуживец гр. Панина, вопреки общеизвестным историческим данным, старался реабилитировать своего принципала, выставляя его даже сторонником освобождения крестьян. (Русс. Стар., 1887. № 10 и след.).

Чтобы лишний раз доказать, до чего доходил тупой консерватизм гр. Панина, приведем данные о ревизии петербургского надворного суда суда 1843 г., при водимые в записках бар. Корфа. (Русск. Стар., 1899 г. № 10). Эссен долго стоял во главе петербургского управления, более двенадцати лет. Назначенный министром внутренних дел Перовский произвел в 1842 году ревизии губернских учреждений. В особенно ужасном состоянии оказался надворный суд. В нем скопилось огромное количество нерешенных дел. Для того, чтобы покончить с этими делами, повелено было назначить в надворный суд новый комплект членов и секретарей, поручив им все новые дела, а прежний состав был оставлен для разбора старых дел с тем, чтобы они покончили все в два года; если же этого они не исполнят, они будут лишены жалования. Но оказалось, что два года прошли, а дела все не были кончены, и, по-видимому, судьи находили для себя выгодным продолжать разбор дел даже и без жалованья. Подобная ревизия представила положение дела в ужасном виде. Не будем указывать здесь подробностей, но приведем общий отзыв, какой делается Корфом. Картина, вскрытая ревизией, «была тем ужаснее, что место действия происходило в столице, в цензуре управления, почти окно в окно с царским кабинетом и еще в энергическое управление императора Николая I, и после взгляда на нее, конечно, уже трудно было согласиться с теми, которые находили явившийся незадолго перед тем “Мертвые души” Гоголя одною лишь преувеличенною карикатурой. Сколько долговременный опыт ни закалил престарелых членов Государственного совета против всевозможных административных ужасов, однако, и они при докладе этого печального дела были сильно взволнованы и, так сказать, вне себя. Что же должна была ощущать тут юная, менее еще ознакомленная с человеческими жертвами душа цесаревича наследника! Слушая наш доклад с напряженным вниманием, он беспрестанно менялся в лице»… Государственный совет решил принять строгие меры к упорядочению делопроизводства в столичном надворном суде. На заседании присутствовал Эссен и все время молчал, и только после заседания говорил Корфу в свое оправдание, что и в других судах столицы такие же беспорядки, «а в управе благочиния, может статься, еще хуже». Продолжаем выписку из рассказа Корфа: «Журнал был написан мною со всем жаром того справедливого негодования, которое выражалось между членами, и я с горестным любопытством ожидал, когда и как сойдет мемория от Государя, скорбя вперед о впечатлении, которое она произведет на его сердце. Действительно, посвятить всю жизнь, все помыслы, всю энергию мощной души на благо державы и на искоренение злоупотреблений, неуклонно стремиться к тому в продолжение 17-ти лет; утешаться мыслью, что достигнут хотя какой-нибудь успех, и вдруг – вместо плода всех этих попечений, усилий целой жизни, жертв и забот – увидеть себя перед такою зияющею бездной всевозможных мерзостей, открывшеюся не сегодня, не вчера, а образовавшейся постепенно, через многие годы, неведомо ему, перед самым его дворцом – тут было от чего упасть рукам, лишиться всякой бодрости, всякого рвения, даже впасть в человеконенавидение… Это глубокое сокрушение и выразилось, хотя кратко, но со всем негодованием обманутых чаяний в собственноручной резолюции, с которою возвратилась наша мемория. «Неслыханный срам! – написал государь, – беспечность ближнего начальства неимоверна и ничем неизвинительна; мне стыдно и прискорбно, что подобный беспорядок существовать мог почти под глазами моими и мне оставаться неизвестным».

Какие же были результаты ревизии? Шушера, вроде членов надворного суда, была прогнана. Эссен был отставлен генерал-губернатором, но чрез несколько времени он получил награду, причем Николай I сказал, что не Эссен, а он сам виноват, что держал его на месте. А что же дальше? – Ничего. Ни министру юстиции, ни кому другому не приходит в голову, что нужно же устранить повторение подобных безобразий… Реформа, сохрани Боже! Поахали немного и перевернулись на другой бок: все обстоит благополучно, а злоупотребления предупредят жандармские офицеры…

См. книгу мою: «С. И. Зарудный и судебная реформа». М., 1888, ниже главу

о Зарудном.

См. т. II Дела о преобр. судебн. части Общ. Объясн. Зап. С. 3–6.

См. «Освобождение крестьян» Н. П. Семенова. С. 1–3, XII.

русская Старина, 1888. № 9.

См. Лероа-Болье. Un homme d’etat, 116, 87.

См. статью г. Григорова: «Кое-что о мировом суде». Моск. Вед., 1889. № 35.

Наш маститый юрист П. Г. Редкин в вышедшей незадолго до его смерти книге своей отмечал, что до Устава 1863 г. профессорам строжайше предписано было заменить слово «правоведение» – «законоведением». См. выше главу IV.

См. т. IX Дела о преобраз. суд. части. Записка Н.А. Буцковского. С. 7; С. 5 Записки Зарудного.

Национ. вопрос в России. С. VI.

– Наглядным предостережением против такого оригинальничанья quand тёше служит опыт с печальной памятью III отделением. Это самобытное учреждение должно было, на посрамление Европы, доказать, что и помимо гласности и вообще рациональной судебной организации возможно водворение законности и правды. Назначением этого нового не то светского ордена, не то полицейского масонства, было, как разъясняла инструкция учредителя его, гр. Бенкендорфа, «обращать внимание на беспорядки во всех частях управления; наблюдать, чтобы спокойствие и права граждан не были нарушены людьми властными; внимать гласу страждущего человечества и защищать беззащитного и безгласного гражданина». Таким образом эти новые Гарун-аль-Рашиды, тайно, но деятельно наблюдая за всеми, должны были при помощи сердцеведения и смотрения исполнять функции, которые в других странах, и то не всегда хорошо, выполняют суд, адвокатура, печать и общественное мнение. Хорошо известно, во что превратилось это учреждение, которому ставилась столь высокая и совершенно ему непосильная задача. Приветствуя упразднение в 1880 г. III отделения, Катков между прочим писал: «Принадлежа к той системе, которая отрицала всякую свободу жизни и уже потеряла свою силу, учреждение это вносило собою только смуту и ложь в жизнь при ее изменившихся условиях». («Моск. Вед.», 1880. № 222). Об оставленной незавидной памяти III отделения можно судить уже по тому, что сочтено было невозможным IV отделение переименовать в III.

См. письмо Ростовцева к Александру II; С. 49 «Освобождения крестьян» Семенова.

См. т. XVII «Дела о пр. суд. части». С. 39.

См. записку Буцковского. С. 44–53; записку Зарудного. С. 5–24. Т. IX «Дела о преобраз. суд. части».

– Подобными же чисто юридико-бытовыми и рационально-научными соображениями были мотивированы: несменяемость судей, независимость адвокатуры, упразднение сословности в судах и установление: равенства пред законом, устности, состязательности, широкой гласности и других основ судебной реформы.

См. весьма сочувственный отзыв известного криминалиста Миттермайера в журнале «Министерства Юстиции», 1864 г. № 10, а также книгу Лероа-Болье: «L’empire des Tzars», tome II.

– Говоря о началах, на коих построены Судебные Уставы (в том числе и суд присяжных), министр юстиции Н. В. Муравьев в речи своей 30 апреля 1894 г. при открытии комиссии по пересмотру Суд. Устав, выразился так: «Это в сущности общепризнанные и наилучшие из всех до сих пор выработанных в цивилизованном мире ручательств того, что судебная истина будет обнаружена, что закон будет точно применен и что каждый из судящихся получит по заслугам. Они составляют средний и, по-видимому, бесспорный итог всего того, до чего додумалось человечество в сфере правосудия; они, кроме того, уже успели войти в плоть и кровь страны, сделались привычным и дорогим достоянием нашего народа; они образуют охранительный, консервативный, если так можно выразиться, элемент наших судебных порядков».

См. мою «Страницу из истории судебной реформы». М., 1893. Гл. IV.

В соединенных департаментах присутствовали: князь Гагарин, принц П. Г. Ольденбургский, Кочубей, Хомутов, Литке, Игнатьев, Бахтин, Замятнин, Муханов и Норов. (См. т. LI «Дела о преобр. губ. земст.»). В общем собрании присутствовали: кн. Гагарин, П. Г. Ольденбургский, кн. А. Н. Горчаков, гр. Клейнмихель, г. Адлерберг, бар. Корф I-й, Танеев, Гасфорт, Княжевич, Игнатьев, Тымовский, Толстой, Зеленый, Стояновский, Кочубей, Литке, гр. Панин, Бахтин, Норов, кн. Суворов, Мельников, Татаринов, Муханов, Тройницкий, Мальцов, кн. Урусов, Краббе, Плаутер, Брок, Метлин, Гернгрос, Тройницкий и Рейтерн, при государственном секретаре В. П. Буткове. (См. т. LXIX «Дела о преобр. суд. ч. в России»).

См. предисловие к Судебн. Устав, изд. Госуд. Канцелярии 1886. С. III.

«Русск. Вестн.», 1866. № ю.

«L’empire des Tzars», II, 291.

См. ст. Н. Соколова «О началах и формах духовного суда». С. 21–30 «Православного Образования», 1870. № 5.

См. выше в главе VII слова Аксакова о «будто бы законах».

Впрочем, в интересах исторической точности следует отметить к чести Редакционной комиссии, что начатки гласности впервые введены были ею в Полож. о крест. (Ст.57 Полож. о губерн. и уездн. присут.). Но гласность, как и другие либеральные начала Положения 19 февраля (так, например, несменяемость мировых посредников), была фактически упразднена, благодаря тому систематическому извращению духа освободительной хартии, которое практиковалось при П. А. Валуеве (см. выше главу V, § 2). Уже осенью (1862) С.С.Громека писал в «Отечеств. Записках»: «Само правительство установило гарантии в виде гласности, а между тем и публичность, и гласность исчезли быстро, яко исчезает дым всякого русского либерализма». – (См. № 11. С.7). – На Кавказе гласное судоговорение по манежным делам открыто было в 1862 г. – (См. ниже §«Е. П. Старицкий»).

До издания Судебных Уставов предание военному суду за общегражданские преступления было явлением обычным. Помимо дел, передаваемых военному суду по особым повелениям, Свод Законов допускал до 40 случаев передачи дел военному суду. Судебные Уставы отменили этот порядок, исходя из того соображения, что всякие специальные комиссии, назначаемые для суда по известному делу, вызывают основательное недоверие. (См. С. 25–28 т. XVIII «Дела о преобраз. суд. части», а также главу XIII моих «Основ судебной реформы»).

См. № 22 июня 1865.

1866 г. № 13.

См. «Журнал Министерства Юстиции», 1865 г. № д. С. 203.

«Журнал Министерства Юстиции», 1865 г. № 12. С. 637.

Читал, – заносит 5 декабря 1864 г. в свой «Дневник» проф. Никитенко, – обнародованные на днях законы о судах. Вот великолепный монумент нашего времени! Дело это станет рядом с освобождением крестьян. Между тем, о нем, за исключением небольшого круга непосредственно соприкасающихся с этим делом, очень мало говорят и думают в обществе. Какая-нибудь журнальная сплетня производит больше впечатления, чем это бессмертное дело. Я пробовал говорить об этом хоть с некоторыми из товарищей по академии, но нашел мало сочувствия. («Русск. Стар.», 1891. № 6. С.420).

См. Т. LXV «Дела о преобразовании судебной части в России». № 12. С. 12 и след.

17 июня 1865 г. акад. Никитенко в числе других признаков реакции отмечает в «Дневнике»: «Говорят, что судебная реформа откладывается в долгий ящик. А между тем ею возбуждена томительная жажда. Всякий чувствует, что без нее невозможна никакая безопасность, и всякий ожидает ее как манны небесной. Но административная или бюрократическая сила не хочет выпустить власти из своих рук». («Русск. Стар.», 1891. № 6. С. 652).

Т. XIX. «Дела о преоб. суд. чист.», «Журн. Госуд. совета», 1862. № 65. С. 336–367.

Многие думают, писал М. Н. Катков в защиту радикализма, что правило благоразумия требует не вдруг заводить хорошее, но понемножку, по частям. К сожалению, они забывают, что всякая система может развиться и принести пользу только тогда, когда взяты ее начала во всей их истине и полноте. Важны не разрозненные части системы, важен жизненный дух ее, важны ее начала. («Русск. Вест.», 1860. № 2).

См. Т. LXIX н.д. С. 36, оконч. сообр. комиссии.

См. поразительные своим легкомыслием «Очерки современной России». С. 402. – А. М.Унковский признавал столь естественным суд присяжных, что считал его применимым даже и к дикарям. (См. выше главу 1 §g). – В 1895 г. при Министерстве юстиции созвано было совещание старших председателей и прокуроров палат и оно почти единогласно (18 голосов против 2) признало деятельность суда присяжных безупречною. См. статью руководителя совещания А. Ф. Кони в № 4 «Журн. Мин. Юст.» 1895 г., а также брошюру мою «Суд над судом присяжных». М., 1895.

См. н. д. Т. IX. Собр. ком., ст. 34.

См. Т. LXIII Дела о преобр. суд. части.

Кн. Гагарин, гр. Сумароков, Бахтин, Норов, кн. Горчаков, Брок, Мятлин, Ковалевский, Княжевич, Назимов, Тымовский, Платонов, Муханов, гр. Толстой, Гернгросс.

Великий князь Константин Николаевич, гр. Клейнмихель, бар. Корф, граф Строганов, Танеев, Гасфорт, Литке, гр. Панин, Плаутин, гр. Муравьев 2-й, гр. Муравьев-Амурский, Игнатьев, кн. Суворов, бар. Ливен, Толстой, Д. Милютин, Валуев, Рейтерн, Татаринов, Н. Милютин, Замятнин, Граббе, Герстфельд, Мезенцев.

Какое большое значение придавалось этому вопросу явствует из того, что сначала Министерство юстиции сносилось по этому предмету с дрезденским стенографическим обществом, а потом была образована, согласно Высочайше утвержденному положению Совета министров, специальная комиссия под председательством попечителя учебного округа И. Д. (впоследствии графа) Делянова. Она объявила конкурс за лучшее руководство в русской «быстрописи» или «краткописи» и признала нужным ввести преподавание стенографии в некоторых петербургских гимназиях и открыть публичные курсы. (См. «Журн. Мин. Юстиции», 1865. № 11. С. 257–259).

См. подробности: в моей «Странице из истории судебной реформы». М., 1883. Гл. VI, а также: в превосходной статье сенатора д-ра А. Ф. Кони («Книжки Недели», 1882. № 3) «Новые мехи и новое вино», в живом очерке передающей историю устройства нового суда и его первых дебютов.

См. с. LXVIII Дела о преобраз. суд. части в России.

См. об обстоятельствах, при коих состоялось назначение первого председателя С.-Петербургского окружного суда Г. Н. Мотовилова. «Жур. Граж. и Угол. Права», 1881. № 6.

Список напечатан в приложении к названной книге моей. – В указанной статье сенатора Кони имеются и меткие характеристики первых судебных деятелей. – Полный список персонала петербургских судебных установлений см. в юбилейном издании Хартулари – «Итоги прошлого». СПб., 1891.

См. «Моск. Вед.», 1866. № 273.

См. «Вестник Европы», 1866. № 4.

С. «Моск. Вед.», 1866. № 63.

«Журнал Министерства Юстиции», 1886. № 4.

В 1897 г. и Сибирь дождалась, наконец, введения Судебных Уставов, но к несчастью, без главного органа истинного правосудия, без суда присяжных.

Очень рельефно и метко очерчены в речи, произнесенной 2 июля 1897 гг. министром юстиции Н. В. Муравьевым в Иркутске при открытии новых судебных установлений, как значение новой судебной магистратуры, так и духа и основной тенденции правосудия по уставам Александра II, которые с течением времени стали, к сожалению, забываться и в коренной России под влиянием окружающих неблагоприятных обстоятельств. «Суд по Судебным Уставам, – сказал статс-секретарь Муравьев, – тот суд, над входом которого нет других слов, кроме правды и милости, – это суд, отправляемый от царского имени высокостоящею судебною властью, суд отдельный и независимый – не тем, конечно, чтобы органы его составляли объединенное, ревниво замкнутое в себе ведомство, а тем, что никто и ничто сверх закона и совести не управляет и не руководит правосудием. Задачи суда обусловливают дружное в законных пределах единение его с другими правительственными властями, но те же задачи не допускают, без ущерба для дела, смешения полномочия и ведения. И потому полицейское следствие отходит в область прошедшего; судебные действия, приговоры и решения поверяются единственно в порядке судебных инстанций и уже не подлежат ничьему постороннему контролю или утверждению. Суд отправляется не заурядными чиновниками, а судебными деятелями, совмещающими вместе с нравственными и умственными качествами, требуемыми судебною службою, еще строгие условия образования и практической подготовки. Судебная карьера судебных чинов обставлена точными правилами; судьба каждого, прежде всего, в его собственных руках, завися от его трудов и способностей; свобода судейской совести ограждается несменяемостью коллегиальных судей; суды сами поддерживают и охраняют внутреннюю свою дисциплину, но зато в отдельности и коллективно несут и ответственность за всякое ее нарушение». Если не de facto, to de jure, таков именно суд, созданный Уставами Александра II, но строй этот, к сожалению, сильно поколеблен последующими новеллами и практикою.

Разъяснению духа судебной реформы г. министр посвятил следующие прекрасные строки: «Суд совершается устно, т. е. судьи видят перед собою живых людей, слышат живую их речь, судят по непосредственным личным своим впечатлениям, а не по мертвым бумагам, которые так часто бывают слепы и глухи к жизненной правде. Суд творится публично, открыто, на виду у всех, на глазах у общества и не с ограниченным, как бы едва терпимым допущением посторонних слушателей и зрителей, а с тою широкою обычною гласностью, которая, составляя основную черту новой юстиции, вошла в плоть и кровь ее и предполагает не одно только удовлетворение любопытства или любознательности, но и свободное обсуждение, критику. Сбросивший оковы формализма и письменности, выведенный на свежий воздух из мрака и духоты канцелярии, новый суд не столько разыскивает, сколько с спокойствием беспристрастия разрешает без ухищрений, по закону и убеждению, происходящий перед ним правомерный суд двух равноправных сторон: обвинителя и обвиняемого, истца и ответчика. Всякий считается правым и честным, пока противное не будет доказано тем, кто ищет или обвиняет. Из столкновения фактов и мнений добывается истина, но всякое в ней сомнение толкуется не в сторону подозрения или взыскания, а в пользу правоты и невинности. Суд ведает по делам, не по лицам; перед ним равны сильный и слабый, богатый и бедный; суд воздает каждому должное, но помнит, что кому много дано, с того много и взыщется. Суд признает в каждом пред ним предстоящем его человеческую и гражданскую личность, его неотъемлемые права. Даже карая и взыскивая, суд бережет человека, а не угнетает и унижает его. И самый закон, этот высший принцип судебной деятельности, прилагается новым судом не как механическое, сухое воздействие на людей, а как благотворная сила, вносящая в общежитие мир, покой и порядок. Общественная жизнь и частное личное существование должно сделаться легче при новом суде». С искренним удовольствием прочтут почитатели Судебных Уставов эти старые заветы их, отошедшие, казалось, в область «забытых слов».

Приглашая деятелей судебного ведомства «к сознательному и идейному служению высоким началам преобразованного суда», г. министр юстиции напомнил, что судьи существуют для общества, а не обратно, что правый и равный суд может быть только при скорости, потому что всякая правда теряется при судебном томлении. В заключение своей речи статс-секретарь Муравьев указал новым пионерам правосудия об их высоком призвании водворить законность на окраине, искони лишенной этого блага: «Некогда Русь, – говорил он, – силою, оружием, кровью покорила Сибирь, теперь черед завоевания светом, законностью, справедливостью». Говоря о трудностях нового положения, оратор с чрезвычайною теплотою отозвался об условиях живого отправления судейских обязанностей. «Последним общим моим пожеланием да будет, – сказал он, – то драгоценное свойство убежденной работы, тот чудный дар неба, который одушевляет самого скромного труженика, животворит самую тяжелую деятельность. Любите, господа, судебное дело, вам вверенное, – оно достойно того; влагайте в него душу живую, болейте за него сердцем, радуйтесь преуспеянию его – и, укрепляясь и совершенствуясь, оно само подкрепит и поддержит нас в горькие минуты уединения и испытания». («Ж. М. Ю.», 1897. № 7).

См. «Моск. Вед.», 1866. № 156.

См. «Моск. Вед.», 1866. № 198.

См. «Моск. Вед.», 1866. № 86. До какой неразборчивости в средствах борьбы против суда доходили «родовитые представители этого поколения», «революционные консерваторы», как их назвал Самарин, можно судить по следующему образцу, сообщаемому Никитенко: в английском клубе (в Петербурге) члены сделали складчину для выкупа долгов грязного памфлетиста И.Арс. за то, что «он взялся ругать новые суды», что он и исполнил тотчас после выхода из долговой тюрьмы к удовольствию своих высокопоставленных покровителей (Никитенко, III, 161). Самые опасные враги наши, замечает Никитенко, не поляки, не нигилисты, а те государственные люди, которые делают нигилистов: это закрыватели земских учреждений и подкапыватели судов. Ничего нет невозможного, если наше земство и суды наши будут подорваны этими врагами. – Лучше не давать ничего, чем, давши, брать назад. У крепкого здорового тела выросла на носу бородавка. Вместо того, чтобы употребить местное средство или даже оставить ее так, потому что она в сущности ничему не мешала, невежда доктор отрезает нос. В будущности России я не отчаиваюсь, потому что народ есть все-таки сила, но я отчаиваюсь в том, чтобы в России установилась когда-нибудь хорошая администрация («Дневник», III, 156).

Еще в 1884 г. акад. Никитенко писал: «Новые законы (Судебные Уставы) сначала наделают много суматохи. Их не сумеют ни понять, ни оценить, ни применить. Но не должно от этого приходить в отчаяние, как не должно приводить в отчаяние от летнего дождя, который смачивает на вас платье, но приготовляет обильную жатву». («Русск. Стар.», 1891. № 5. С.420).

Чрезвычайно неблагоприятным условием для правильного действия новых судов было то обстоятельство, что вдохновителем внутренней политики в 60-х гг. был П. А. Валуев, человек непомерного властолюбия, самонадеянности и нетерпимости. Выдвинувшийся в 1855 г. благодаря своим либеральным взглядам (см. гл. V), он стал в 1862 г. орудием «мягкостелющей» реакции, «мягкие формы» коей особенно возмущали Салтыкова («Ах! как бы я тебя жамкнул, кабы только умел». Соч., II, 12). В «Думе Русского» осуждавший николаевские времена за «нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания», П. А. Валуев, став министром, сделался нетерпимым до крайности, с особенною, чисто болезненною, по свидетельству Никитенко, раздражительностью начал относиться к первым самостоятельным шагам печати, освобожденной от предварительной цензуры (см. гл. VII), и должен был неминуемо столкнуться с независимым новым судом. Если даже старые суды, вполне зависимые от администрации, не всегда решались ломать законы в угоду прихотливым указаниям Валуева, то новые суды должны были оказаться еще менее способными угодить ему. Первый же литературный процесс в С.-Петербургском окружном суде в августе 1866 г. вывел Валуева из себя. Судились временный редактор «Современника» АН. Пыпин и один из главных его сотрудников (впоследствии управляющий Государственным банком) Ю. Г. Жуковский за «Вопрос молодого поколения», в котором П. А. Валуев видел оскорбление дворянства. Окружный суд (конечно, без присяжных) оправдал подсудимых, от чего П. А. Валуев пришел в страшную ярость, хотя дело подлежало еще обжалованию во вторую инстанцию. Раньше, чем состоялось решение второй инстанции (она подсудимых обвинила и назначила им легкий арест, чему они крайне обрадовались, так как опасались административной высылки в случае вторичного оправдания), вошел к государю с докладом о немедленной смене, вопреки ст. 243 Учр. суд. уст., без следствия и суда председателя окружного суда Г. Н. Мотовилова. Удаление Мотовилова совсем было уже дело решенное, не состоялось только благодаря современному вмешательству министра юстиции Д. Н. Замятнина, сославшегося на неудобство смены судьи без следствия и суда после только что

провозглашенной несменяемости, тем более, что Мотовилов не только не участвовал в заседании по делу «Современника», но и уехал из Петербурга, пользуясь вакантным временем. Но Валуев не унялся. Он внес в Государственный совет, даже не снесясь вопреки ст. 201, т. I Общ. Наказ, с министром юстиции, проект новых правил о суде по делам печати, в коем он, между прочим, требовал безусловного подчинения прокуратуры по делам печати указаниям цензурного ведомства. Это домогательство было отвергнуто Государственным советом, но Валуев добился издания первой новеллы к Судебным Уставам – закона

12 декабря 1866 г., коим для дел о печати первою инстанциею назначалась судебная палата, и число инстанций с трех сводилось к двум. М. Н. Катков выразил сильный протест против такого стеснения прав печати, ссылаясь на неудобство уничтожения для нее целой инстанции.

Сравнивая форму деятельности суда и администрации, та же газета писала: «Покуда суд будет действовать размерно на одной хотя и большой своей дороге, не дерзая отступать от определений закона, у администрации будут в распоряжении тысячи проселочных путей, на которых она может действовать быстро и свободно распоряжаться по своему усмотрению». (Моск. Вед., 1865. № 92).

«Моск. Вед.», 1866. № 146 и 198.

Акад. Никитенко, отмечая с сочувствием борьбу М. Н. Каткова с Валуевым и вообще с администрациею из-за нового суда, приводит массу фактов в подтверждение крайне враждебного отношения администрации к новому суду.

Главная задача гр. П. А. Шувалова (шефа жандармов) и П. А. Валуева (мин. внутр. дел), – пишет он еще осенью 1866 г., – вдвоем управлять Россиею полицейским образом, один посредством общей, другой посредством тайной полиции, и подорвать суды, т. е. взять их под опеку администрации, – Он же передает, что Валуев отстоял «Весть», где была напечатана по его заказу (sic) статья, обвиняющая суды в революционных стремлениях (см. «Дневник», III, 115–119). Особенное ожесточение против суда вызвало оправдание чиновника Протопопова, обвинявшегося в нанесении удара начальнику своему гр. Кошкелю (см. «Итоги прошлого», К. Ф.Хартулари. СПб., 1891. С.3 и след.) и признанного душевнобольным. Несмотря на это, Валуев и др. делали большие усилия, чтобы добиться кассации вердикта. По поводу оправдания Протопопова «Весть», пишет Никитенко, прямо обвиняет суд в революционных стремлениях (статья была внушена П. А. Валуевым. С. 119 «Дневника»). Неудивительно, – продолжает Никитенко, – если с судами последует то же, что с земскими учреждениями (т. е. парализация. С. 159). Вот будет скандал, если Сенат отменит решение суда и велит наказать бедного Протопопова, признанного сумасшедшим, как этого желают Валуев и некоторые другие чиновники «для примера другим». Кому? сумасшедшим? – спрашивает Никитенко (С. 146–147). После дела Протопопова, сообщает Никитенко, отняли портфель у мин. юст. Замятина (С. 148), а когда Сенат отверг протест прокурора по делу, Никитенко пишет: «Событие замечательное и отрадное». (Т. III. «Дневник». С. 153). – П. А. Валуев враждовал с новым судом также за литературные процессы, в которых судьи не могли без нарушения закона усвоить «политику» Валуева, основанную на личных интересах (см. Никитенко, III, 48, о мотивах первого предостережен. «С.-Петерб. Ведом.»), личной вражде и стремлении de facto отнять у печати дарованные законом льготы (см. там же, 58, 75,128–129). Даже старые суды отвергали раздутые обвинения, предъявляемые цензурою, например, по делу Краевского и др. (С. 77) и тем более независимости показывали новые суды, например, по делу Пыпина и Жуковского (С. 116). Вслед за этим делом, как сказано, Валуев добился изменения подсудности по делам печати.

Рескрипт, – пишет Никитенко, – произвел неприятное впечатление. Полагают, что он еще больше уронит наш кредит за границею, а внутри он может подать повод к злоупотреблениям власти. Я думаю, главное его неудобство– неловкое изложение, если уж сочтено нужным излагать то, что в нем содержится. («Дневник», III, 102). В рескрипте говорилось, между прочим, что нужно иметь в виду для борьбы с социальными учениями «содействие тех других, здравых охранительных и добронадежных сил, которыми Россия обильна». Затем упоминалось, чтобы начальствующие требовали от подчиненных «того прямого, точного и неуклонного исполнения обязанностей, без которого невозможен стройный ход управления». («Север. Почта», 1866. № 62). Слова эти были поняты реакционною «Вестью» (№ 38) так, что не должны оставаться на службе лица, не разделяющие ее взгляда на дворянство. На ошибочность такого понимания возражали «Отечест. Записки» (июнь 1866. С. 11–116).

Мин. внутр. дел П. А. Валуев также разослал циркуляр губернаторам. – Как своеобразно поняли иные губернаторы свое новое положение, можно судить по следующему факту: калужский губернатор представил высшему начальству о необходимости выслать из Калуги не то председателя, не то члена Гражданской Палаты за его неблагонадежность, в случае могущего последовать в Калужской губернии возмущения» (Никитенко, II, 131).

«Московск. Ведом.», 1866. № 240.

В 1867 г. Никитенко сам исполнял обязанности присяжного заседателя и вынес из суда самое благоприятное впечатление. «Все велось, – заносит он в свой “Дневник”, —с большим достоинством, добросовестно и с строгим соблюдением всех законных требований. Подсудимые видели, что ничего не было упущено для облегчения их судьбы, и если они подверглись каре, то эту кару наложил на них закон, а не произвол судей. Говорят, – пишет он далее, – министр юстиции (гр. Пален, единомышленник Валуева) объяснялся с председ. окружного суда и заметил, что присяжные не оправдали (? см. ниже § 3 главы XII Отчет мин. юст. Замятина) ожиданий правительства, которое надеялось найти в них консервативный элемент, и находит противное (?). – Пред уходом из суда Никитенко беседовал с прокурором. Он с глубоким прискорбием жаловался на то, что администрация всячески старается вредить судам, и если встретится какая-нибудь ошибка с их стороны, администрация с ума сходит от радости. Коснувшись нынешних сессий, прокурор говорил, что он был удивлен здравомыслием и беспристрастием присяжных из крестьян (III, 156–157).

«Моск. Вед.», 1866. № 263.

«Голос», 1866. № 105.

Полное собрание сочинений Аксакова. Т. VI. С. 664.

См. ст. г. Иванова в «Чтениях Общества любителей истории и древностей российских», 1865.

В здании варшавской конторы государственного банка имеется такая же ротонда, только она гораздо меньших размеров.

См. ст. г. Рамазанова в «Современной Летописи», 1865. № 45.

Описание и объяснение этих горельефов было сделано г. Лебедевым в «Русском Инвалиде», 1860. № 179.

Заметим, что по иронии судьбы, места, занимавшиеся известными Струсбергом и Ландау во время процесса ссудного банка, как раз приходились под этою надписью.

«Современная Летопись», 1866. № 29.

«Современная Летопись», 1866. № 29.

«Современная Летопись», 1865. № 45.

В течение 25 лет были старшими председателями судебной палаты: Д. В. Поленов (†), А. Н. Шахов (†), В. Р. Завадский и А. Н. Попов; председателями окружного суда Е. Е. Люминарский (†), П.А. Дейер (ныне сенатор угол. касс, департ.), В. Н. Лавров (†), Ф.П.Ивков, Н. В. Давыдов. Прокурорами палаты Д. А. Ровинский (впоследствии сенатор угол. касс, департ.), F. Н. Мотовилов (†), А. Н. Манассеин (впоследствии министр юстиции), гр. П.А. Капнист (впоследствии попечитель Московского учебного округа), С. С. Гончаров (впоследствии старший председатель Тифлисской судебной палаты и сенатор), Н. В. Муравьев (впоследствии государственный секретарь, ныне министр юстиции) и Н. П. Посников. Прокурорами окружного суда были Л. И. Ланге (ныне председатель Нежинского окружного суда) (†), Ф. М. Гормницкий, И. К. Жуков (в отставке), В.Н.Лицкой (†), П. Н. Обнинский (ныне в отставке, известный публицист), М. П. Домерщиков и А. А. Макаров.

См. «Журнал Министерства Юстиции», 1866. № 4. С. 207–209.

«Судебн. Вестн.», 1866. № 2.

«Судебн. Вестн.», 1866. № 1. Этим добрым пожеланиям далеко не вполне суждено было осуществиться. Так, в 70-х гг. некоторые чины высшей местной московской администрации, гражданской и военной, пользовались настоящею экстерриториальностью, и судебные пристава с исполнительными листами в руках бывали бессильны привести их в исполнение.

«Новгородские Губернские Ведомости», 1865. № 4.

См. «Новгородские Губернские Ведомости», 1866. № 40, 50.

«Губерн. Вестн.», 1866. № 26.

См. «Псковские Губернские Ведомости», 1866. № 85.

См. «Судебный Вестник», 1866. № 85, 92, 93 и «Тверские Губернские Ведомости», 1866. № 47.

В старых судебных учреждениях за воровство-мошенничество средним числом осуждалось в год 500 человек. После открытия нового суда в одних мировых учреждениях за те же преступления средним числом около 1500 человек, т. е. втрое.

См. В. Фукса – «Суд и полиция», 193, 222, 236, 237* См. также выше главу VIII.

См. Курс угол. суд… Фойницкого. С. 153.

См. Т. IV. Отд. 2-е «Дела о преобраз. судебн. части в России». С. 40–41.

См. Т. IV того же «Дела», § 286 Блудовского проекта судоустройства.

См. Т. XVI н. д. Журн. Госуд. совета 1861 г. № 48, об основных началах судоустройства. С. 7–8.

См. Т. XIX н. д. С. 308.

См. Т. XVII «Дела о преобразовании судебн. части в России». Материалы № 12 и 25 Записки Ровинского.

См. статью г. Циона в «Русском Вестнике».

См. «Суд и полиция». С. 214.

См. «Русский Вестник», 1866 г.

См. В. Фукса – «Суд и полиция». С. 218–219.

Ibid. Ч. II. С. 188.

В «Былом и Думах» Герцена находим следующую, записанную с натуры картину полицейской расправы, прекрасно иллюстрирующую причину образцовой чистоты полицейских книг, которой так не доставало у совести содержателей книг… – Пред квартальным стоят обвинительница (содерж. публичного заведения) и обвиняемый (сиделец). «Вместо суда, – рассказывает Герцен, видевший сцену “патриархального суда” во время ареста своего в Москве в частном доме, – Соломон-квартальный бранил их обоих, на чем свет стоит. – С жиру собаки бесятся, – говорил он, – сидели бы, бестии, спокойно у себя, благо мы молчим и мирволим. Вишь, важность какая! поругались – да и тотчас начальство беспокоить! И что вы за фря такая? словно вам в первый раз… Полпивщик (обвиняемый) тряхнул головой и передернул плечами в знак глубокого удовольствия. Квартальный тотчас напал на него. – А ты что из-за прилавка лаешься, собака? Хочешь в сибирку? Сквернослов эдакой, да лапу еще подымать, – а березовых, горячих… хочешь?..» «Для меня эта сцена имела всю прелесть новизны, это был первый патриархальный русский процесс, который я видел, – пишет Герцен и затем продолжает: – Содержательница и квартальный кричали до тех пор, пока взошел частный пристав. Он, не спрашивая, зачем эти люди тут и чего хотят, закричал еще больше диким голосом: “Вон отсюда, вон, что здесь– торговая баня или кабак?” Прогнавши “сволочь”, он обратился к квартальному: “Как вам это не стыдно допускать такой беспорядок? Сколько раз вам говорил? Уважение к месту теряется – шваль всякая станет после этого содом делать. Вы потакаете слишком этим мошенникам”». (Сочин., VI, 220–221). – Вероятно, слюнки потекут у нынешних «Гражданнин’ских» почитателей «властной руки» при чтении этой живописной сцены «патриархального суда», о восстановлении которого не перестают они мечтать…

О бесправности населения и полновластии администрации в дореформенное николаевское время у Н. А. Любимова находим следующие игриво-едкие строки: «Начальство сделалось все в стране. Все кесареви; Богови оставалось весьма немного. Все сводилось к простоте отношений начальника и подчиненного. В начальстве совмещались закон, правда, милость и кара. – Губернатор при какой-то ссылке на закон, взявший со стола том Свода Законов и севший на него с вопросом – где закон? был лицом типическим и в частности добрым и справедливым человеком… Купец торговал, – продолжает в щедринском духе г. Любимов, – потому, что на то была милость начальства; обыватель ходил по улице, спал после обеда – в силу начальнического позволения. Приказный пил водку, женился, плодил детей, брал взятки по милости начальнического снисхождения. Дышали воздухом потому, что начальство, снисходя к слабости нашей, опускало в атмосферу достаточное количество кислорода, рыба плавала в воде, птицы пели в лесу, потому что так разрешено начальством. Начальник был безответствен в отношениях своих к подчиненным, но имел в тех же условиях начальство над собою… Военные люди, как представители дисциплины, считались годными для всех родов службы. Гусарский полковник заседал в синоде в качестве обер-прокурора и т. д.» (см. 182–183 н. н. «Катков и его истор. заслуга»). Грозою казанских жителей в 30-х гг. был полицеймейстер Поль. «Много я на своем веку видал чиновных извергов, – рассказывает Михайлов, – но равного Полю не встречал. Не говорю об алчности его к деньгам: это была общая всем слабость в ту пору. Поль делал зло из одного удовольствия делать его, не имея от этого никакой выгоды. Закон и право для этого человека не существовали. У него была неудержимая страсть к телесным наказаниям, и он истязал людей совершенно невинных. Полицейским чинам стоило взять совершенно непричастного ни к какому проступку человека и донести на другой день полицеймейстеру, что взятый задержан за пьянство и буйство, Поль без всякой поверки донесения тотчас же приказывал его при себе растянуть и высечь. Этой участи подвергались не только простолюдины, но даже и мелкие чиновники. Одного портного засекли до смерти. («Русск. Стар.», 1899. № 10). Жалобы были бесполезны».

«Русск. Стар.», 1891. № 5. С.403.

В с. Васильеве, Уфимской губ., как сообщали местные «Губернские ведомости», так заинтересовались сценами мирового разбирательства, печатавшимися в столичных газетах, что выучили их наизусть и разыгрывали в разных домах. «Журн. Мин. Юст.», 1867. № 5. С. 412.

См. «Суд. Вестн.», 1866. № 3.

Там же, 1868. № 4.

Говоря о времени открытия мировых учреждений, юбилейный отчет сообщает характерные подробности, свидетельствующие о чрезвычайной популярности мирового суда с самого его возникновения. В первые же дни мировые судьи были завалены массою прошений и жалоб по делам, подлежавшим и даже не подлежавшим их разбирательству. Новый суд, читаем в отчете, кроме интереса новизны, быстро сделался популярным своею доступностью, быстротою и несложностью формальностей сравнительно с прежним судом; в народной массе явилось сознание прав и гарантий, которые или не существовали ранее, или существовали только по имени, но были упразднены на практике за фактическою невозможностью их осуществления. Естественно, что потребность в осуществлении их при первой возможности проявилась огромным наплывом просителей и публики в камерах мировых судей. Некоторые камеры не могли вмещать всех являющихся, и были случаи, что судьи, не желая стеснять столь необходимую, в особенности на первых порах, гласность, производили разбирательство на дворе при камере, чтобы не лишить всех явившихся возможности присутствовать на разбирательстве. «Естественные в каждом новом деле, – продолжает отчет, – недоразумения возникали со всех сторон, “новые права” подвергались преувеличенным толкованиям, вследствие чего к мировым судьям обращались с такими просьбами, которые явно выходили из пределов ведомства мирового суда, если не вовсе не подлежали судебному разбирательству. Начиная от просьбы вникнуть в семейные отношения и уладить семейные разлады, до просьб, имевших характер бракоразводных дел, начиная от жалоб на оскорбления выражениями самого невинного свойства, до жалоб на истязания и грабежи, – все это направлялось к мировому судье, который с первых же дней явился живым истолкователем прав, предоставляемых каждому, и обязанностей, возлагаемых на него законом». (См. 25-летие Мир. Суд. Уст.).

См. октябрьскую книжку «Русск. Вестн.» за 1866 г.

В сибирской речи своей 1897 г., упомянув о мировых судьях, призванных служить в самых глухих местностях Сибири и быть почти единственными органами, непосредственно соприкасающимися с населением по обыденным его делам, статс-секретарь Муравьев сказал: «Между вновь назначенными мировыми судьями есть немало людей молодых, но мы не боимся этого, увы, скоропреходящего свойства: опыт неуклонно и неразлучно сопровождает ревностный труд, выдержка и характер восполняют года, а молодость – значит бодрость, энергия, выносливость, и в молодости, руководимой образованием и воспитанностью, всегда свежее и ярче благородные идеалы добра. Правительство твердо надеется, что сибирские мировые судьи окажутся на высоте этого исключительного призвания и будут творить царское правосудие с честью, с усердием, скажу больше – с благоговением. В глуши, в одиночестве, среди суровой природы и чуждых людей – это будет своего рода подвигом, но пусть даже и так, – сознательный подвиг и бескорыстная жертва возвышают того, кто способен на них. В подобном служении ярко засветится искра Божия, озаряющая темноту, и если с течением времени цепь мирового судьи сделается в Сибири живым символом закона и правды, то новые судьи сослужат великую незабвенную службу Царю и Отечеству». «Ж. М. Ю.», 1897. № 7. Нужно надеяться, что эти прекрасные слова, так живо напоминающие настроения первых деятелей судебной реформы, найдут отклик и в сердцах преемников их. К сожалению, нынешнее общественное настроение очень мало похоже на тогдашнее. «В 60-х гг., – писал в 1894 г. в “Гражданине” сам князь Мещерский, публицист, далеко им не сочувствующий, – все кипело жаждою духовною, тогда лучшие люди шли на общественную службу, тогда как в каждом русском человеке билось сильнее сердце, тогда либералы создали целую Ниагару мыслей, стремлений и пр. То ли ныне наблюдается?» Не во власти людей вызывать нравственный подъем и воодушевленную бодрость. «Не всегда возможен, – справедливо указывал г. Муравьев в другом месте, – животворящий дух горячего увлечения высокими идеалами, который окрыляет силы и заставляет не замечать препятствий». См. его вступительное слово в судебной комиссии («,Ж. М. Ю.», 1895. № 1. С. 47).

Приводим из составленного мировым судьею В. К. Вульфертом сборника «Двадцатипятилетие московских столичных мировых судебных установлений» еще некоторые данные об них. Чтобы судить о размерах деятельности, проявленной мировыми судебными учреждениями, достаточно принять на вид, что перешедшие к ним дела ведались до 1866 г. следующими семью учреждениями: уездным судом, надворным судом, комиссией для словесной расправы между рядчиками и рабочими, девятью словесными судами при полицейских частях города и управлением 17 частей города Москвы. Если сопоставить рядом с этою многочисленностью учреждений количество производившихся в них дел, незначительность его сразу бросается в глаза. Уголовных дел производилось в год 1793, а гражданских 6200, всего, стало быть, около 8 000. Как велика в этом отношении перемена, происшедшая со введением мировых учреждений, явствует из следующих цифр. В 1890 г. у мировых судей возникло:

Уголовных дел 28 850

Гражданских» 38 137

__________________________

66 987

т. е. в течение 25 лет число дел увеличилось более, чем в 8 раз. Что явление это следует приписать не естественному росту населения (оно в Москве увеличилось несколько больше двух раз) или развитию городской жизни, а именно строю и направлению новых мировых судебных установлений, это можно вывести из сопоставления данных о деятельности их за первые же месяцы их существования. Московская городская дума, исходя из того соображения, что к мировым судьям будет поступать значительное количество мелких дел, для которых до судебной реформы «не было ни суда, ни расправы», при делении гор. Москвы на участки предполагала, что общее число дел сравнительно с прежними увеличится вдвое, т. е. будет 16 000 в год. На самом деле в первое же полугодие число дел, возникших в мировых учреждениях, достигло 38000, т. е. превысило число дел, возникавших в дореформенных учреждениях за соответственное время более чем в 9 раз. Что касается быстроты производства дел, то о ней могут дать понятие следующие данные: из общего числа возникших в 1890 г. 28 850 уголовных дел решено в том же году 28179, а из числа 38137 гражданских дел решено 37 321. Всего мировыми судьями решено в течение 25 лет – 1368546 дел, средним числом около 55000 в год.

См. «Жури. Мин. Юст.», 1867. № 5. С. 184.

Под характерным заглавием «Обломки разбитого корабля» В. Н. Никитин выпустил в 1891 г. к «судебному юбилею» книгу, в которой собраны сцены у мировых судей 60-х гг., представляющие крайне назидательную картину нравов известной части нашего общества, не могшей примириться с началом равноправности, введенным судебною реформой. Таких сцен масса. В одной из них фигурирует генерал Симборский, страшно обидевшийся на мирового судью, который в ответ на его требование, чтобы ему, как кавалеру ордена Св. Владимира, подан был стул, приказал подать два стула: один генералу Симборскому, другой истцу мещанину (С. 139). – Контр-адмирал Арбузов был возмущен тем, что мировой судья попросил его идти за решетку (в публику) и там дожидаться очереди. В апелляционной жалобе своей съезду г. Арбузов, между прочим, писал: «Услыша поочереди призыв г. судьи: “г. Арбузов и г. Соколов”, конечно, по идее социализма или непонятного энгелизма (sic), часто повторяемой от многих неучей мышления, как будто ведущих к прогрессивности, что, к сожалению, от непонимания сущности ведет наше должное развитие к ущербу с понятием о ложном, мнимом равенстве состояний или закона, что слышанных, к сожалению, от многих мировых судей при народном собрании разбирательства исков, в чем мое определение подвергаю решению судей, как здравомыслящих по непреложным законам природы (там же, 128)». – До какой степени это дикое наследие дореформенных порядков непонятно было европейцам, видно из того, что над ними иронизировала даже архиконсервативная прусская газета. «Крестовая Газета» (там же, 145).

– Каким обидным и вопиющим диссонансом кажутся эти старые сословно-крепостнические притязания, если вспомнить, что в Англии еще по Великой хартии 1215 г. признано равенство всех свободных граждан перед законом. Роберт Пиль имел полное право поставить в особую заслугу английской аристократии такое уважение к равноправности. «Милорды, – говорил он в 1770 г. в палате лордов, – вашим предкам, английским баронам, обязаны мы законами и конституциею, которою обладаем. Я думаю, что не воздали должной справедливости их образу действий, когда они исторгли у своего сюзерена то великое признание национальных прав, которое заключается в Великой хартии. Они не присвоили их себе одним, но сделали их общим благом и достоянием всего народа. Они не сказали: таковы права больших баронов или таковы права больших прелатов. Нет, милорды, языком грубой латыни того времени сказали они: nullus liber homo (ни один свободный человек), и столь же заботливо отнеслись к самому ничтожному из подданных, как и к самому знатному. Это чудные слова; нехорошо звучат они только в ушах буквоедов; они обращаются к человеческому сердцу. Эти три слова – nullus liber homo – имеют значение для всех нас! они стоят того, чтобы их запомнить, заучить наизусть; они стоят всех классиков»… (См. превосходную монографию В. Ф. Дерюжинского – Habeas corpus act. С. 5).

Европа так привыкла верить в подкупность русского суда, что когда разнесся слух о предании суду архимиллионера Овсянникова, юмористическое издание «Кладерадач» поместило следующую злую, но оправдываемую прошлым русского суда корреспонденцию из Петербурга: «12-кратный миллионер Овсянников арестован. Непостижимо! Или у него вовсе нет 12 млн или же на днях услышим, что 11-кратный миллионер освобожден от преследования». К чести русской прокуратуры и суда присяжных предсказание «Кладерадача» не исполнилось, но как оно было правдоподобно, видно из того, что, как удостоверяет сенатор А. Ф. Кони, за Овсянниковым в прошлом было десять судимостей (в том числе побои, нанесенные должностному лицу), и во все десять раз он выходил сух из воды. (См. «Юридические поминки». С.10).

См. № 263 за 1866 г.

В 1866 г. Сухотин писал: «Опять начинается разыгрываться тайная сила, на время было умолкнувшая. Некоторые люди, упоенные властью произвола, не терпят значения и силы судебной реформы, которая есть единственная разумная сила, уважаемая добрыми и разумными и колющая глаза самодурам, ложным либералам и нашим soit disant петербургским прогрессистам, которые в начале шестидесятых годов, по словам нашего автора, популярничали и либеральничали, а при начавшейся реакции, потеряв даже всякий стыд, «лицемерят как лакеи». В конце 1867 г. читаем: «Носятся печальные слухи о том, что администрация хочет наложить руки на судебную реформу и будто дела о столкновении с полицией и жалобы на нее будут изъяты из суда присяжных. Впрочем, это все слухи, и вообще последнее время наша политическая, судебная и административная жизнь находится в самом неопределенном и туманном положении». И позднее Сухотин замечает: «Всякий, кто желает независимости для новых судебных учреждений, тот заподозривается правительством и петербургской знатью, как демократ, красный или как наивный человек». («Русск. Арх.», 1894. № 4). Нелепый до невменяемости «Гражданин» в своих нападках на реформы 60-х гг. дошел до бреда наяву. Неустанно бранит он суды и земство (нынешнее – жалкую пародию самоуправления!) за малейшее проявление независимости относительно губернатора, а уж тем более министра, и мечтает об управлении Россиею посредством сатрапов и сподручных лихих земских начальников. Но, видя вместе с тем все прелести современного непомерно развивающегося бюрократизма, заткнувшего за пояс и николаевские времена, газета с ужасом отворачивается от этой «толстеющей, расползающейся гидры, стиснувшей свободную, яркую жизнь». («Гражданин», 3 февр., 1900). Не угодно ли разобрать эту чепуху: и бюрократия-гидра гибельна, и призванные для смягчения ее болячек самоуправление и суд присяжных – пагубны!?

До чего доходила вражда администрации к суду и мания ее охранить престиж свой, можно судить по рассказу акад. Никитенко. В ноябре 1866 г. делили Петербург на полицейские участки. Предположено было принять для этого в основание деление города на судебные мировые участки. Обер-полиц. Трепов, ненавидевший новые суды, энергически отверг такой план деления, ссылаясь на то, что «авторитет полиции как бы подчинится (sic) авторитету судов». («Русская Стар.», 1891. № 9. С. 585). – Тот же Никитенко передает, что от всякой ошибки со стороны нового суда, как, например, было с делом свящ. Борисоглебского, обвиненного в оскорблении дамы (подробности см. в «Обломках разбитого корабля»– Никитина. С. 130), администрация чуть ли с ума не сходит от радости. («Русск. Стар.», 1891. № 10. С. 180).

«Москвич» от 8 февраля 1868 г.

Москва, 2 февр. 1867 г.

Официальные данные перепечатаны в № 241 «Русских Ведомостей» за 1889 г.

См. выше предисловие к 6-му изданию. – В обширной литературе этого двуличного уродливого архаического института, воскресившего местами времена очаковские и покорения Крыма, особое место заняли «Записки» бывшего земского начальника г. Новикова, печатавшиеся сначала в «С.-Петербургских Ведомостях», а потом вышедшие отдельною книгою. Из этого свободного от либерального яда источника с ужасом должны были узнать больше, чем из разоблачений всех либеральных изданий. – Г. Новиков a posteriori вполне подтверждает то, что защитники Судебных Уставов a priori приводили против узаконения произвола «властной руки». – Книга г. Новикова воочию доказывает, что личность и имущество крестьянина de facto отданы на прихотливое усмотрение земского или, как теперь точнее стали называть, крестьянского начальника. Ни съезд, ни предводитель, ни губернатор, контроль которых ограничивается писанием бумаг и поверхностным образом, не оградит крестьян, судьбу которых в действительности со всех сторон держит в своих руках его всесильный попечитель»… И такими-то блистательными результатами, приведшими массу населения к лишению элементарных прав личности, восторгаются панегиристы произвола. (См. «Москов. Вед.», 1900. № 71).

Так отвечают на поставленный поэтом вопрос – «Народ освобожден, но счастлив ли народ?» – монополисты народного блага, на словах преклоняющиеся пред мудростью народа, а на деле третирующие его как зверя, животное или в лучшем случае как «хама» или дитя неразумное.

См. «Ж. М. Ю.», 1896. № 3, статью Иванова «Очерк истории здания судебных установлений в Москве», 293, 305.

Впоследствии председатель Тульского окружного суда. О деятельности его см. ниже в отделе «Скорбных справок».

См. «Судебн. Вестник» 30 августа 1866 г.

«Моск. Ведом.», 1866. № 86.

Для характеристики дореформенного судопроизводства следует добавить, что в случае оставления жалобы без последствий жалобщик подвергался снова 6о ударам розог. (Зап. сенатора Ховаэна).

Колмаков рассказывает следующую сцену: министр юстиции граф Панин как-то раз заехал в петербургский уездный суд, где встретил одного человека в нижнем белье с метлою в руках. На вопрос министра: «где судья», он отвечал, что «судьи нет», а на вопрос: «где заседатель», отвечал: «я заседатель». – Граф в смущении произнес: «Вы… ты…» и удалился. («Русск. Стар.», 1886. № 12). Впрочем, эта буколическая сцена не помешала по-прежнему утверждать, что только неблагонамеренные люди могут требовать преобразования судов.

См. «Дневник». Т.Н.

См. «Письма Аксакова». Т.Н.

Подробности см. в моих историко-биографических справках: «А. М. Унковский и освобождение крестьян».

В письме к Ростовцеву Александр II назвал этот адрес дерзким. (См. Т. II Н. П. Семенова– «Освобождение крестьян»).

«Ж.М.Ю.», 1864. № 10.

См. «Жур. Мин. Юстиции», 1867. № 2. Всеподд. отчет министра юстиции за 1866 г. – В статье («Книжки Недели», 1902. № 3) «Новые мехи и новое вино», принадлежащей перу известного судебного деятеля сенатора А. Ф. Кони, находим следующий отзыв о нашем суде присяжных: «Их желали, их ждали. В них хотелось верить заранее. Присяжный заседатель был дорог всякому, с сочувствием думавшему о новом суде. Подобно Татьяне в письме к Онегину, русское развитое общество того времени могло сказать этому еще непоявившемуся на сцену присяжному: «незримый – ты мне был уж мил»… Но невольное сомнение закрадывалось в душу. Этот незримый и неведомый теоретический присяжный должен был облечься в огромном большинстве случаев в реальный образ простолюдина, всего пять лет назад освобожденного от крепостной зависимости, – в образ того мужика, которого незадолго перед тем Тургенев, устами одного из своих громких героев, назвал «таинственным незнакомцем»… И что же? Теперь, через 25 лет, можно сказать, что этот таинственный незнакомец оправдал оказанное ему доверие и не посрамил ни здравого смысла, ни здравого чувства русского народа. Беспристрастная история нашего суда присяжных покажет со временем, в какие тяжкие, неблагоприятные условия был он у нас поставлен, как долгие годы он оставался без призора и ухода, как недостатки не исправлялись любовно и рачительно, а представлялись злорадно или близоруко дальнейшему саморазвитию. Будущий историк этого суда должен будет признать, что по отношению к этому суду у нас велась своеобразная бухгалтерия, причем на странице кредита умышленно ничего не писалось, а на страницу дебета вписывался каждый промах крупным, каллиграфическим почерком. Он признает, этот историк, что между большинством приговоров, которые ставились в вину присяжным, были такие, с которыми трудно согласиться, но не было почти ни одного, который, зная данное дело, нельзя было бы понять и объяснить себе»… Слова эти заслуживают особенного внимания ввиду исключительной компетентности автора, который, занимая сначала должности прокурора и председателя С.-Петербургского окружного суда, а потом обер-прокурора уголовного кассационного департамента, имел в продолжение своей продолжительной карьеры все средства близко ознакомиться с деятельностью суда присяжных.

«Моск. Ведом.», 1867. № 69.

См. «Материалы относящ. до нового общ. устр.». Т. II, 453.

«Дневник», III, 115.

Там же, 147.

«Дневник», III, 156, 157.

«Моск. Вед.», 1868. № 173.

Там же. № 227.

Там же. № 1873, 283.

«Моск. Вед.», 1866. № 87.

Там же, 1868. № 4.

Там же, 1870. № 19 и др.

См. статью Кони в «Ж. М. Ю.», 1895. № 2.

В «Московском Сборнике», изданном К. П. Победоносцевым, суду присяжных посвящается 4 страницы (53–57), из коих на первых трех приводятся слова Мэна об этом институте. Затем автор переходит к «несчастному (sic!) учреждению в тех странах, где нет тех исторических и культурных условий, при коих он образовался в Англии», т. е. ко всей континентальной Европе с Россиею включительно. «И вот, – говорится далее, – по прошествии долголетнего опыта всюду, где введен с примера Англии суд присяжных, возникают уже вопросы о том, как заменить его для устранения той случайности (?) приговоров, которая из года в год усиливается». В подтверждение этих изумительных слов, к сожалению, никаких данных не приводится, а между тем не только в Западной Европе, где о замене суда присяжных серьезно никто и не думал, но даже и у нас ему не грозит теперь опасность. Когда в 1895 г. созваны были в Петербурге высшие представители судебной власти и прокуратору, они почти в один голос заявили, что суд присяжных лучшая форма суда, пользующаяся доверием не только в образованном обществе, но и среди простого народа. В частности было указано, что приговоры коронных судей подвержены большим колебаниям, нежели суда присяжных, и что именно за последние годы вследствие улучшения некоторых частей нашего законодательства, деятельность суда присяжных также улучшилась. (См. «Журнал Мин. Юстиции», 1895. № 4, статью А. Ф. Кони, а также брошюру мою «Суд над судом присяжных». М., 1896). В промежуток времени между выходом 1-го издания и 3-го издания «Московского Сборника» вышел капитальный труд г. Бобрищева-Пушкина о русском суде присяжных, но он прошел для сборника незамеченным, и голословно-бранная глава о суде присяжных в названном сборнике осталась без перемен. Между тем этот плод многолетнего кропотливого труда («Эмпирические законы деятельности русского суда присяжных». С атласом из 84 таблиц и диаграмм. М., 1896 г.) представляется первым серьезным исследованием о русском суде присяжных и игнорировать его невозможно, когда серьезная речь идет о нем. К сожалению, это замечательное исследование по объему своему мало доступно публике, выводы же компетентного автора (см. статьи мои: «Правда о суде присяжных» в «Русск. Вед.», 1896 г. № 247 и след.) заслуживают полного ее внимания. В предисловии г. Бобрищев-Пушкин (ныне председатель С.-Петербургского окружного суда), говоря о современном настроении, пишет: «Страшно за русский суд, именно за суд вообще, а не только за суд присяжных». – «Форменная келейная расправа, – продолжает он, – стала превращаться в действительный суд только с момента учреждения суда присяжных и притом в зависимости от этого освежающего элемента; нельзя забыть этого факта нашей судебной истории». В частности относительно «возмутительных приговоров» суда присяжных (т. е. об оправдании при сознании подсудимого), по поводу коих ослепленная реакционная пресса привыкла поднимать гвалт, названный компетентный судья, с величайшим вниманием изучавший массу приговоров суда присяжных, замечает: «Эти приговоры, как это ни странно на первый взгляд, в подавляющем большинстве случаев в глазах лиц, участвующих в деле, является последним словом справедливости». «Сладкая, благодатная уверенность, Россия ли отплатит за это неблагодарностью, – как писал И. С. Аксаков, – суду присяжных?» В ноябрьской книге «Журн. Мин. Юстиции» за 1897 год напечатана интересная статья г. Тарновского «Об оправдательных приговорах за 1889–1893 гг.». Из нее видно, что наш суд присяжных по числу оправданий гораздо ближе к европейскому, нежели коронный; так, в России было оправдано присяжными– 36 %, без участия присяжных– 26 %; во Франции присяжными – 29 %, без участия присяжных—7 (С. 171).

«Дневник», III, 156.

См. «Ж. М. Ю.», 1896. № 3-й. В. К. Случевский: «О суде присяжных и его противниках».

– В апрельской книге за 1897 г. «Журнала Мин. Юстиции» появилось обширное сообщение о работах Высочайше учрежденной комиссии для пересмотра судебных законоположений – по вопросу об участии общественного элемента в отправлении правосудия. Как известно, громадное большинство комиссии, с председателем ее, министром юстиции Н. В. Муравьевым, высказалось за сохранение суда присяжных с удержанием в существе организации этого института по Судебным Уставам. Мотивы, которыми руководствовалась комиссия, постановляя это решение, подробно изложены в записке первого отдела ее, обсудившего вопрос предварительно, и в речи Н. В. Муравьева, произнесенной в общем собрании комиссии 23 ноября 1896 г. Министр юстиции в следующих выражениях охарактеризовал важное значение суда присяжных: «Едва ли кто-нибудь теперь сомневается, – говорил министр, – что в области уголовной юстиции весьма трудно, если не вовсе невозможно, обойтись без содействия граждан, обывателей в качестве непрофессиональных судей, призываемых из общества и народа разделить с судьями правительственными тяготу суда над нарушителями уголовного закона. Во всяком случае, такого сомнения никогда не возникало для законодательной мудрости нашего отечества; она во все эпохи истории обращалась к участию в уголовном суде общественных судей, были ли то судные мужи Древней Руси, губные старосты и целовальники Московского государства, выборные сословные судьи после петровского периода или присяжные заседатели судебной реформы императора Александра II. А потому ныне, в конце XIX в., отрицание самой идеи вспомогательного общественного суда прежде всего не соответствовало бы нашим вековым судебно-историческим преданиям. В 1864 г. суд с участием присяжных явился лишь новою формою стародавнего начала; ныне же суд коронный без общественного элемента был бы у нас совершенным новшеством, беспочвенною пробою, неизведанною загадкою будущего. В установлении такого суда не без основания можно было бы видеть недоверие к общественной и народной зрелости, косвенное признание или неспособности неслужилого русского человека посильно помогать власти в ее борьбе с преступлениями, или излишества этой помощи для самодовлеющих судебных чинов. Однако же, ни в окружающей действительности, ни в правительственных воззрениях, насколько они до сих пор выразились в ряде узаконений и мероприятий по судебной части, нет никакого повода к подобным заключениям, которые не оправдались бы и условиями, вызвавшими судебный пересмотр в видах улучшения судебного строя, а не ломки его. И в процессуальном отношении отсутствие в суде общественного элемента, служащего одною из существенных гарантий окончательности приговора, имело бы естественным последствием распространение на все без исключения дела апелляционного порядка, т. е. усвоение целой дорогостоющей системы многих судебных инстанций с ее неизбежною медленностью, безжизненностью и формализмом. Является затем и небезосновательное опасение, что при этой системе на судейском кресле прочно водворяется профессиональная сухость и рутина, часто неразлучные с постоянным применением карательных законов. В замкнутом должностном суде легко приучаются смотреть на людей и их деяния только как на механические объекты легального воздействия, и эта односторонность не находит себе противовеса в свежем притоке непредубежденных взглядов и простого житейского здравого смысла. Вот почему хотя все суждения наши свободны и определяются только стремлением к истине, но ради сбережения труда и времени не представляется, казалось бы, надобности включать в программу их общий вопрос о необходимости и полезности общественного участия в отправлении уголовного правосудия. Если он и не предрешен для нас бесповоротно, то все-таки настолько разъяснен и исчерпан и в теории, и на практике, что нечего и ждать каких-либо новых или неизвестных аргументов против всеми, по-видимому, разделяемого положительного его решения».

«Таким образом, вопрос этот в сущности сводится к вопросу о действующем суде присяжных, о его форме, постановке, суррогатах; другими словами – о желательных в нем поправках и об учреждениях, могущих так или иначе заменить его. Здесь нельзя не отметить самый момент рассмотрения вопроса о нашем суде присяжных. Уже не молодым мы застаем его: большинство из нас успело вместе с ним состариться на судебном поприще в течение тех долгих годов, которые прошли со времени введения его сначала на небольшом пространстве, а потом постепенно почти во всех внутренних губерниях. За этим учреждением уже стоит долговременный и многосторонний опыт, сложившийся на твердой почве бесчисленных фактических данных, широко открытых проверке и исследованию. К существованию и деятельности суда присяжных давно привыкло население, в понятиях которого с ним неразрывно соединено отправление правосудия по всем более тяжким общим преступлениям. Вообще несколько равнодушный к общественному делу русский человек склонен уклоняться от присяжной повинности не более, если даже не менее, чем от другой. При всем том, в общем, он несет ее усердно и добросовестно, сознавая высоту и святость господства в суде таких великих и добрых слов, как присяга, совесть, внутреннее убеждение. Если отдельные лица иногда и тяготятся обязанностью присяжного, то все общество несомненно дорожит этим учреждением. С таким положением вещей нужно считаться, и речь о непригодности суда присяжных для русской жизни могла бы идти единственно в том случае, когда было бы неопровержимо доказано, что суд этот вследствие органических своих недостатков не только не выполнил своего назначения, но и совершенно неспособен к исправлению и усовершенствованию. Ничего подобного не указывает практика, приводящая скорее к противоположным выводам. Многие тысячи уголовных дел разрешены и ежедневно разрешаются присяжными в силу клятвенного обещания, даваемого ими перед крестом и евангелием, – и я не думаю, чтобы у самого непримиримого их противника достало духу или смелости утверждать, что в этом множестве преобладают неправильные или ошибочные решения. По официальным сведениям безусловной достоверности и по единогласному свидетельству компетентных лиц, близко знакомых с деятельностью нашего суда присяжных за многолетний ее период, злоупотребления в ней были случаями крайне редкими и единичными, а более или менее значительные ошибки, к тому же иногда скорее кажущиеся, чем действительные, почти исчезают в громадном большинстве вполне правосудных приговоров. Зато кому не памятны и кто решится отрицать крупные заслуги суда присяжных при разрешении тех выдающихся по значению и сложности процессов, в которых ревностное исполнение обязанностей присяжных заседателей иногда прямо граничило с гражданской доблестью? Еще, быть может, важнее большая общественная польза, приносимая ординарным повседневным трудом наших присяжных на всем огромном протяжении их подсудности по делам, хотя не громким и не видным, но глубоко затрагивающим общие и частные интересы. Как бы то ни было, государство имеет в присяжных заседателях безмездных судей, честно несущих ответственную службу, без которых платные коронные судьи в их ограниченном составе едва ли могли бы справиться с процессией».

В записке первого отдела комиссии, с соображениями которого в пользу суда присяжным и его нынешней организации согласилось общее собрание 22 и 23 ноября, указано прежде всего на действительное состояние этого института. Суд присяжных, говорится там, впервые введенный в России на основании Судебных Уставов 1864 г., несмотря на громко высказавшиеся тогда указания на недостаточную для того развитость русского народа, только что освобожденного от крепостной зависимости, и на опасность, представляемую означенным институтом с точки зрения политической, просуществовал уже свыше тридцати лет и, хотя за это время подвергся ряду частичных преобразований, тем не менее сохранил до сих пор неизменными главнейшие черты первоначальной своей организации. Таким образом, суд присяжных оказался у нас вполне жизнеспособным, за тридцать лет своего существования глубоко проник в русскую жизнь, завоевал себе несомненные симпатии как самого населения, так и представителей нашего судебного ведомства, мнения которых имеют, конечно, в данном случае особое значение, как лиц, участвующих в отправлении правосудия совместно с присяжными. В подтверждение основательности такого заключения нельзя не указать на сочувственное отношение к суду присяжных нашей печати, за исключением лишь весьма немногих ее органов (в записке названы эти органы: это «Гражданин», «Московские Ведомости» и «Русский Вестник»), восстающих в существе против самой возможности привлечения общественного элемента в той или иной форме к делу отправления суда, а также на многочисленные, посвященные деятельности упомянутого института и признающие его вполне удовлетворяющим своему назначению сочинения, исследования и отдельные монографии, принадлежащие притом перу как юристов-теоретиков, так и судебных деятелей.

«Защитительные речи», 348.

Соображения государственной канцелярии.

«Из лекций». Т. I, 37.

«Курс уг. суд.». СПб., 1896. Изд. 2-е. Т. I, 460.

В «Юридической Летописи», занимавшей (прекратилась в 1892 г.), благодаря своему двусмысленному нейтралитету, совершенно изолированное положение в юридической прессе, появилась статья, написанная в том же духе (1891, № 7).

В «Русской Мысли» (1891, № 8) было помещено обстоятельное возражение против этой статьи, в котором ясно доказывалось, что невозможно обезоружить врагов «основ судебной реформы» простым изменением номенклатуры или маскарадным ренегатством.

Сенатор Принтц, один из немногих оставшихся в живых деятелей великой судебной реформы, говоря о времени, непосредственно ей предшествовавшем, между прочим, писал в «Журнале Министерства Юстиции» 1895 года: молодое поколение, выросшее в царствование Александра II, вряд ли имеет отчетливое представление о том судебном строе, при котором жили не только их предки, но и отцы. Иначе оно содрогнулось бы и не поверило, что могли так недавно существовать порядки, столь мало отвечающие справедливости и народному благосостоянию. Обширная область суда и расправы принадлежала бесконтрольно помещикам, полиции и другим начальствам; масса лиц судилась военным судом; самый суд происходил под покровом тайны в отсутствии тяжущихся и подсудимых; господствовала примерная волокита; защиты не было; предания суду не было, а при отсутствии улик клеймили оставлением в подозрении; принесение жалобы в Сенат не останавливало ссылки в Сибирь и телесного наказания и пр. (см. № от декабря 1895 г.). См. также мои: «Основы судебной реформы», главу «Что такое новый суд?».

– О дореформенной полицейской расправе могут дать представление характерные рассказы суд. след. Лучинского. Про городничего, при котором служил Лучинский в черкасской городской полиции, он рассказывает: «Городничий Щербцов принадлежал к типу тех полицейских чиновников, которые тогда нравились начальству и считались отличными деятелями… Прежде он служил в Киеве частным приставом в то время, когда там был старшим полицеймейстером Голяткин, памятный старым киевлянам и прославившийся на всю губернию. Он объезжал город на тройке пожарных лошадей с четырьмя казаками, из которых один скакал впереди, два сзади и один сидел на козлах с кучером. Когда полицеймейстер что-либо замечал, то тотчас же производил и расправу: кучер останавливал экипаж, казаки спрыгивали с своих лошадей, хватали указанную жертву, растягивали ее на земле, один садился на голову, другой – на ноги, третий отсчитывал удары нагайкою по обнаженному телу, а четвертый держал верховых лошадей»… Вот в какой полицейской школе воспитался городничий и воспринял все ее начала. Так, например, всякое утро городничий выслушивал доклад и призывал для допроса арестованных; при этом нередко случалось, что допрашиваемый «вылетал из присутствия, а вслед за ним вылетал и городничий с побагровевшим лицом, с пеною у рта и производил кулачную расправу»… В особенности это производилось всегда с тем, кто при своих объяснениях решался упомянуть слово «закон». Тогда городничий немедленно вылетал из присутствия, произнося: «Вот я тебе покажу закон!» и при этом раздавалась громкая пощечина: «Вот тебе закон» (другая пощечина). «Город Высочайше мне вверен, а ты мне смеешь говорить про закон, – понимаешь ли, город Высочайше мне вверен, – я тебе закон! Вот я пропишу тебе закон, взять его!» («Русск. Стар.», 1897, сент.).

– Вот, что писал Погодину Даль весной 1851 г. о старых судебных порядках. «Мельников замотался по следствиям, которые поручает ему министр, он мало гостит в Нижнем. А дела делаются здесь хорошие, например: богатый мужик Тимофей подозревает бедного Василия из соседней деревни в воровстве; идет к нему миром с обыском, ничего не находит, но пьяная его ватага избивает всю весью Василия до полусмерти. Хмель прошел – как быть? Заседатель все поправил: Василий обвинен в воровстве без малейшего повода и улик и отдан в солдаты. По следствию Мельникова открывается, что, вероятно, и кражи-то не было, и Василия подозревать нет повода. Или: четыре вора обокрали церковь; их поймал староста с мужиками на месте и отобрал деньги и вещи все налицо. За тридцать рублей сер. воры оставлены в подозрении, а староста и и крестьян поклепщиков приговорены в арестантскую роту за разноречивые показания. Или: мужик приехал из Семенова в Нижний на базар с товаром; зазевался, лошади ушли с санями; он бежит следом, спрашивая встречных, дальше, дальше, наконец, добегает по Волге до Макарьева, а лошадям след простыл. Бедняк идет в земский суд заявить пропажу. А где у тебя паспорт? – Какой паспорт? Я прибежал чуть живой с базару, из Нижнего. И его, как безыменного бродягу, приговаривают: заклеймить и отдать в арестантскую роту. Приговор был уже утвержден, когда я успел спасти бедняка». (См. Барсуков– Жизнь Погодина. Кн. II).

«Русск. Архив», 1889. № 7, инструкции гр. Бенкендорфа чинам корпуса жандармов.

См. проф. Я. Баршева. Основание угол, судопр. СПб., 1841. С. 155.

См. «Русские народные картины» Ровинского. Т. V. 0.327.

См. там же. С. 322.

См. там же. С. 324.

«Московские Ведомости», 1886. № 49.

См. Журн. Госуд. Совета, 1862. № 65.

См. Записку Блудова в т. II «Дела о преобраз. суд. части». См. выше главу VII, § 1.

Т. XVIII того же Дела.

«Моск. Вед.», 1867. № 69.

«Моск. Ведом.», 1886. № 198.

«Моск. Ведом.», 1867. № 69.

См. «Новое Время» от 17 апреля 1891 г.

«Журн. Мин. юстиции», 1866. № 5.

См. Записку К. П. Победоносцева в т. XIII, ч. 3 «Дела о преобразовании судебной

части в России».

См. «Дневник», II, 1882. С.352.

См. Собрание сочинений Аксакова, IV. С. 591.

С такой именно точки зрения приветствовал в «Юридической Библиографии» редактор «Юрид. Вестн.» проф. Сергеевский появление курса проф. Фойницкого в 1884 г. в разгар нападок М. Н. Каткова. См. ниже §И. Я. Фойницкий, примеч.

Если «бить» и «учить» по дореформенной терминологии значило одно и то же, то в жестоком военном быту и подавно эти понятия казались тождественными. Военный автор в своих «Воспоминаниях» так живописует дореформенные военные нравы: «Учить и бить, бить и учить было тогда синонимами, – так начинает автор свой рассказ. – Если говорили: поучи его хорошенько, это значило: задай ему хорошую трепку». Для «учения» пускались в ход кулаки, ножны, барабанные палки и т. п. Сечение розгами употреблялось сравнительно реже, так как это наказание требовало больше времени, приготовлений, а кулаки или палка были всегда готовы. Солдат било прежде всего их ближайшее начальство: унтер-офицеры и фельдфебеля, били также и офицеры. «Капралы и фельдфебеля дрались, так сказать, преемственно, по традиции: ведь их самих тоже били несчетное число раз, прежде чем они научились уму-разуму, и вот когда наступила их очередь учить других, они практиковали над своими подчиненными приемы той же суровой школы, которую прошли сами. Большинство офицеров того времени тоже бывало бито дома и в школе, а потому били солдат из принципа и по убеждению, что иначе нельзя и что того требует порядок вещей и дисциплина». Особенную жестокость в наказании солдат проявляли те унтер-офицеры и фельдфебеля, которые предварительно прошли курс ученья в «палочной академии», как тогда называли в армии учебные кантонистские батальоны. Для примера автор рассказывает такую сцену. «Вдоль выстроенной во фронт роты проходит такой “академист-фельдфебель” и останавливается перед молодым солдатом. “Ты чего насупился? Сколько раз учить вас, что начальству весело следует смотреть в глаза!” – кричит фельдфебель, сопровождая слова свои увесистою пощечиною. Получив такое внушение, молодой солдат как-то жалостно щурит глаза, но это вовсе не удовлетворяет грозного учителя. – “Веселей смотри! Веселей смотри, тебе говорят, истукан ты этакий!”– приказывает фельдфебель, продолжая наносить удары неумеющему весело плакать. Поучаемый солдатик таращит глаза на свое сердитое начальство, и губы его складываются в какую-то болезненную гримасу, долженствующую изображать улыбку. Довольный своим “ученьем”, фельдфебель удаляется, а старый ветеран, с тремя нашивками на рукаве, в утешение своему молодому товарищу и соседу говорит: “Вот что значить, брат, настоящая служба: бьют и плакать не дают”… Такие сцены были тогда явлением обыденным в наших армейских полках». («Русск. Стар.», 1894, июль. С. 110–111).

За солдатами, шедшими на обучение, обязательно следовал обоз розог (см. прим. главы III), без коих, писал митрополит Филарет, немыслимо поддержание дисциплины. – О бесчеловечном истязании солдат шпицрутенами см. III. – Автор названных «Воспоминаний» рассказывает «о примерном» наказании шпицрутенами. В 1852 г. во время смотра подошел солдат к Николаю I с намерением подать жалобу. Он приказал прогнать солдата «сквозь строй» через три тысячи шпицрутенов, что равносильно было мучительной смертной казни; —впоследствии велено было провести по «зеленой улице» лишь примерно (для кого пример?), т. е. чтобы солдаты не били лозами, а лишь прикасались. (См. н. № «Русск. Стар.». С. 112).

См. «Журнал Особого Присутствия». C.3.

Сочин., VI, 218. В записках Д. Н. Свербеева находим, между прочим, относительно рекрутчины общие указания о главных чертах крепостного быта: «По обычаю, крепостной часто был продаваем явным образом даже не помещику, но какому-нибудь чужому, зажиточному, также крепостному крестьянину, который приобретал его покупкой на имя своего помещика, с тем, чтобы купленного отдать за свою семью в рекруты». Против этой торговли людьми в рекруты закон издавна принимал меры, но торговля эта продолжала существовать, так как помещики находили всегда возможность обойти закон. Продажа крестьян в рекруты была постоянным явлением, нисколько не осуждалась общественным мнением. Свербеев рассказывает поразительный случай, как одна княгиня, образованная и религиозная женщина, принялась исправлять запутанные дела своего мужа: она отдала из его обширных имений 700 человек в рекруты не в зачет и получила за них квитанции на сумму 700 000 рублей; квитанции эти она продала, а на крепостных мужа оставила отправление текущих рекрутских наборов своим порядком. Таких резких примеров среди крупных помещиков было немного, но среди мелкопоместных торговля рекрутами была явлением обычным. Когда закон воспретил ставить в рекруты новокупленного крестьянина раньше года после покупки, рекрут стали покупать заблаговременно, подвергая купленных особо строгому надзору до времени набора. К каким неожиданным комбинациям эта торговля рекрутами приводила иногда, можно видеть из такого случая: «В Ярославской губернии, – рассказывает Свербеев, – крупная вотчина одного помещика купила на имя своего господина соседнюю деревню в 60–70 душ, обложила их оброком в свою пользу и затем брала из этой маленькой деревни всех рекрут за всю вотчину. Когда меры правительства стеснили торговлю рекрутами, стали прибегать к такому способу: продавали охотников, т. е. за деньги давали отпускную крепостному человеку, который ставился в набор, как «охотник», за очередного рекрута, большею частью вовсе не зная, что он уже свободен и может отказаться от солдатчины. В том или ином виде торговля рекрутами держалась до самого освобождения и нередко составляла существенную статью дохода для помещиков. Сюда надо отнести и еще одно явление. Были помещики, которые не торговали рекрутами, но все же извлекали доход из рекрутского набора». Свербеев рассказывает: «Многие самые лучшие из помещиков, желая сохранить или предохранить от расстройства лучшие зажиточные крестьянские семьи, спасти их от рекрутства, ставили за такие дома штрафных одиноких крестьян или дворовых дурного поведения. Но и в таких случаях вмешалось безнравственное корыстолюбие, соблазн, которым и я сначала увлекался, ибо и я сам брал с богатых крестьян деньги от 1000 до 1500 рублей ассигнациями, ставя за зажиточные семьи дворовых или штрафных даже из других имений. Только «лет за 15 до эмансипации додумался я, что поступать таким образом недобросовестно», и установил за освобождение от очередного рекрутства плату в 500 руб. в крестьянскую мирскую кассу».

Кроме рекрут, особенно распространена была торговля женщинами; их продавали и мелкопоместные, и средние помещики, и эта продажа зависела в значительной степени от условий, в которые был тогда поставлен брак крепостного, с одной стороны, строгими каноническими правилами о родстве и свойстве, а с другой – произволом помещика. Очень часто крестьянин не находил себе невесты в своей деревне и должен был хлопотать о покупке для него невесты у другого помещика. Торговля невестами была такою же обычною и такою же прибыльною, как и торговля рекрутами. Свербеев рассказывает об одной хозяйственной ярославской помещице, Смолиной, которая получала очень высокий доход со своих 500 душ, постоянно продавая девок и вдов в замужество на сторону, а парней в рекруты. «Все это делалось сплошь да рядом на моей памяти и разве только весьма немногих приводило в негодование; все это были одни цветочки, а не ягодки крепостничества. Указывая на темные его стороны, я привожу только те примеры, которые были в обычае у всех помещиков вообще, дурных и хороших, такие случаи, которые выходили из рабства».

С. 2. Записки военного министра от 19 января 1873 г. по главному штабу.

Не только реформа воинской повинности, но и других отраслей военного дела, даже чисто технических, например, интендантской, встречали отчаянное противодействие со стороны почитателей дореформенных порядков. (См. «Военные реформы при Александре II» в «Вестнике Европы», 1882. № 1).

Чадолюбивые кликуши «Гражданина», не знающие других мотивов, кроме интересов дворянского «кармана и желудка», доселе не могут примириться с духом равенства, коим проникнута воинская реформа 1874 г., и еще недавно с гиком поднимали на смех тех либеральных дворян, которые подавали благодарственные адресы по поводу уравнения дворян с vilain’aMH, с «подлым народом». («Граж.», 10 марта 1895 г.).

См. журнал Государственного Совета по Высочайше учрежденному особому присутствию 2 апреля, 6 ноября 1873 г. № 1. С. 14.

См. измененный проект о воен. повин. С. 68.

См. назв. журн. Госуд. Совета. №i. С.ю.

См. назв. журнал. С. 12–13.

См. изм. проект. С. 12–13.

Испр. проект, 55, 8о.

Отз. мин. нар. проев, от 20 февраля 1873. С. 4.

См. назв. журн. Госуд. Совета, 46.

См. назв. журн. Госуд. Сов., 48.

См. назв. журнал особого присутствия Государственного Совета. С. 48 и след.

См. назв. журнал. С. 89.

См. Записку гр. Толстого, 8.

См. назв. журн. Государ. Совета. С. 52 и след.

Народная грамотность несравненно больше обязана своим распространением военному министерству, нежели Министерству народного просвещения. К сожалению, невозможно указать в точности число грамотных, обязанных грамотностью прохождению воинской повинности. Благодаря любезности одного компетентного военного ученого, я могу привести следующие соображения и приблизительные данные. На военной службе почти все солдаты выучиваются грамоте. Число же лиц, исполнивших воинскую повинность с 1874 по 1891 гг., по отчетам военного министерства достигает более 2500 000. Если отсюда вычесть число грамотных новобранцев, в среднем (за последние годы) приблизительно 30 %, да скинуть несколько на больных и умерших, то без большой ошибки можно принять, что воинской повинности обязаны грамотностью по меньшей мере (до 1891 г.) 1600000 человек.

См. у Д. А. Ровинского похвальные отзывы английских журналистов о поведении русских и солдат. «Народные картины». Т. V, 321.

По случаю столетия этой Грамоты Московская городская дума предполагала поставить на одной из городских площадей памятник Екатерине II, но разрешение последовало лишь на постановку в здании думы.

Государственный совет дал Положению 1870 г. наименование «Городового» (вместо городского) в память этой «благодетельной, как выразился совет, реформы». См. Материалы, относящиеся до нового общественного устройства в городах империи. Изд. хозяйст. департ. СПб. Т. III. С. 487.

Разбор см. у И. И. Дитятина «Городское самоуправление».

См. Общественное хозяйство города Москвы в 1863–1887 гг. Историко-статистическое описание. 4.1. Вып. i-й, составил М. П. Щепкин. Издание Московской городской думы. М., 1888 г. С. до.

См. н. Материалы, I.C.317.

См. н. Общ. хоз. г. Москвы. Ч. I. В. I. С. 108–109.

Там же, I. С. 184.

М. П. Щепкин. Опыты изучения хозяйства и управления городов. М., 1882 г. Ч. I.

С. 4.

Экономическое состояние городских поселений Европейской России в 1861–1862 гг. 2 ч. СПб., 1863.