Консистория, вместе с епархиальным архиереем, состоит в ведении Святейшего Синода, яко Правительствующего Российской Церкви Собора, от одного Синода принимает указы, и кроме Синода и епархиального архиерея, никакое другое присутственное место или начальство не может непосредственно входить в ее дела, ни останавливать ее решений и распоряжений во всем том, что принадлежит к кругу действий духовного ведомства.
Таким образом, фактически «в епархиях сохранялось двоевластие: епархиальный архиерей и духовная консистория, которая была подотчетна именно синодальной бюрократии»[88]. В частности, это еще означало и то, что «действовавший Устав фактически ограничивал каноническую власть епископа, а потому находился в противоречии с каноническим правом»[89]. Каноническая власть архиерея ограничивалась не только через подчинение консистории Синоду, но и через централизацию решения ряда дел епархиального значения:
открытие новых приходов и упразднение старых, учреждение и закрытие монастырей, духовных школ – епископы не решали собственной властью, а предоставляли свои ходатайства в Святейший Синод. В Синоде рассматривались и почти все бракоразводные дела. Без предварительного разрешения Синода епархиальный архиерей не мог никого публично отлучить от Церкви[90].
Это ограничение власти архиереев усиливалось теми рычагами воздействия, которыми обладали государственная и центральная церковная власть.
Проникновение бюрократических традиций в церковную жизнь в итоге привело к тому, что в России XVII–XVIII веков считалось вполне естественным «награждать» архиерея переводом на более «выгодную» кафедру или же, наоборот, наказывать оставлением в бедной епархии[91].
По-видимому, распространение эта практика получила при обер-прокуроре НА. Протасове (1836–1855), а затем была широко применяема при обер-прокурорах К. П. Победоносцеве (1880–1905) и В. К. Саблере (1911–1915)[92]. Смолич приводит, в частности, такие цифры: «В 1880–1894 гг. произошло 48 перемещений, а 18 епископов по своей воле или вынужденно ушли на покой»[93]. В сборнике «К церковному Собору», изданном «группой петербургских священников», приводится следующий факт: на 1903 год, считая всех 104 епархиальных и викарных архиереев, среднестатистическое время пребывания на кафедре составляло четыре года[94]. Если, на тот же год, обращаться к статистике по кафедрам, то, за исключением двух миссий, столиц и Киевской кафедры, из 64 архиереев 16 служили свыше пяти лет на одной кафедре, 22 – от двух до пяти лет, 26 – около года или менее года[95]. При этом разброс кафедр, куда назначался архиерей, мог быть весьма велик: Смолич приводит пример архиепископа Никанора (Каменского), за 18 лет побывавшего на кафедрах Архангельска, Смоленска, Орла, Екатеринбурга, Еродно, Варшавы, Казани[96]. Такая неканоничная система перемещений[97], по мнению СВ. Римского «использовалась императором и высшей церковной бюрократией как удобный инструмент для поощрения и приручения или, наоборот, наказания строптивых и неугодных»[98].
Следует при этом учитывать, что, по действующему законодательству, само назначение епископов фактически зависело от государственной власти. На доклад Синода, «в праздныя Эпархии, в духовном собрании избирать ли в Архиереи, и по доношению Царскому Пресветлому Величеству оных к поставленню и к местам определять ли?» – Петр I наложил 14 февраля 1721 года резолюцию: «Выбирать по две персоны, и которую определим, посвящать и определять»