Когда Эйден и компания оказались за воротами, в безопасности под крышей мастерской, настроение в маленькой группе сразу поменялось. Если до этого всех объединяла общая тревога, под гнетом которой решили закрыть глаза на взаимную неприязнь, то сейчас причин для дружбы не осталось. Надзиратель лишь буркнул что-то про то, что все должны идти в свои комнаты, и тут же забыл про детей, отправившись по своим делам. Кассия уже шагала в сторону детской спальни, когда вдруг поняла, что Эйден за ней не следует.

– Иди, – махнул рукой Эйден, – я скоро приду.

Видно было, что Кассия хочет задать какой-то вопрос, но Эйден не дал ей такого шанса. Он развернулся и побежал в противоположном направлении. У него были важные дела, которые нужно было срочно решить, пока его интерес к ним не успел испариться. Он знал себя очень давно, примерно, столько, сколько сам себя помнил, поэтому не сильно себе доверял. Кому, как ни Эйдену было знать, что он был ленивой и ненадежной личностью.

Коридор убегал вперед, все время обгоняя Эйдена на один поворот. И это было абсолютно, просто преступно, нечестно. Ведь победа должна была принадлежать Эйдену по праву его рождения в тесном душевном родстве с тщеславием. Но каждый шаг оставлял позади кусочек пройденного пути, когда вперед продолжали тянуться бесконечные стены. При этом они имели наглость принять такой древний и потрепанный вид, словно ждали этого мгновения целую вечность. Впрочем, они и ждали. Или как-то так говорил Вигго.

Но Эйден знал, что это всего лишь слова. Эйден мог помчаться так быстро, что неряшливая каменная кладка просто не смогла бы успеть собраться ни в одну стену. И мир стал бы размытым серым пятном. Всего-то и нужно было помножить свою скорость на мощь юношеского максимализма.

Только сегодня Эйден решил изменить игру. И пусть стены обгоняли его на один поворот, на шаг впереди был все-таки он. На шаг, который нужно было сделать ровно на щель стыков половых плит. Что, кстати, было намного сложнее, чем могло показаться со стороны.

Со стороны все вообще выглядит проще, чем оно есть изнутри. Со стороны смотрят глаза, но проблемы и сложности – они в голове, в самом нутре человеческого ума. А Эйден видел мозг на картинке, и он точно знал, что это настоящий лабиринт из хитросплетений извилин. Поэтому в этом не было ничего удивительного: даже самая простая мысль могла запросто сойти сума, по ошибке свернув куда-нибудь не туда.

До библиотеки Эйден добрался быстро, по пути ему никто не встретился: все были заняты тем, что уносили вещи с улицы от дождя или предавались грустным воспоминаниям у окна. Ведь дождь отчасти для того и был создан. Все двери были закрыты, планы нарушены, а настроение намокало от тяжелых капель, что барабанили по крыше, и становилось тяжелым и неповоротливым. А с таким настроением лучше позволить людям жалеть самих себя в одиночестве, чем смотреть, как эта жалость обращается в ненависть к источнику их несчастья, которым чаще всего выступает работа или успех соседа. Именно в дождь планируются все революции и распродажи. По крайней мере, так, или почти так, думал магистр, а как мудрый и слегка трусливый начальник, разрешал подчиненным не ходить на работу в дождь.

Очередной поворот вытолкнул Эйдена из его мыслей в небольшую комнату, которой заканчивался коридор. Здесь было темно, стены вздувались и выгибались, как старый чулок, в который был спрятан на зиму лук. В помещении не было ничего, кроме черной деревянной двери и пса, который эту дверь охранял.

– Здравствуй, собака, – Эйден не произнес этих слов вслух, но этого и не требовалось. Он давно уяснил, что дипломатия могла говорить на множестве языков, среди которых вежливость была самым варварским диалектом, ограниченным бедностью слов и карманов. А вот жирный кусок колбасы напротив проявлял невероятную сноровку и изворотливость в искусстве переговоров, ловко проскальзывая мимо трудностей перевода.