– Ты чё накосячил, урка! – злобно зарычал Яруллин, обратившись к Кузе, но, заметив на себе пристальный взгляд, вдруг попятился.

Кузя сжался, как пружина автомата, готовая к выстрелу, и, подавив в себе остатки страха, вскочил навстречу обидчику – в груди что-то неприятно ёкнуло, напомнили о себе сломанные пальцы, когда опёрся о скамью, поплыли круги перед глазами, но радовало то ли отсутствие боли, то ли возможность выплеснуть накипевшее, и заплывший взгляд уже по памяти рассчитал направление и дистанцию…

Яруллин выскочил за дверь и стал спешно закрывать её, но довершить начатое ему не удалось: Кузя, почти прыжком, ударил ногой по закрывающейся двери – ударил так, что она, распахнувшись до предела, с грохотом ударилась о стену коридора…

Выйдя в коридор, Кузя увидел лежащего Яруллина, мозги которого стекали по стене.

– Вот так просто? – спросил себя Кузя, глядя на поверженного врага.

Послышался топот ног по лестнице. Кузя щёлкнул выключателем – в камере свет погас, но осталась гореть лампочка в коридоре. Удар руки сшиб лампочку и вновь напомнил о сломанных пальцах: напомнил не болью, а их ватностью. Коридор должен был погрузиться во тьму, но Кузя всё видел в каком-то зеленоватом свете. Он видел, как тело Яруллина передёрнулось в конвульсиях, как в коридор вошли несколько человек и, блуждая глазами, позвали: «Товарищ полковник». Один из них приказал принести фонарь, но Кузя уже шёл им навстречу. Жажда расквитаться угасала с каждым наказанным, но Кузя не оставил без внимания ни одного оказавшегося рядом. Он уже старался не действовать правой, от которой росло ощущение мокроты. Росла и тошнота от всего происходившего.

Когда Кузя добрался до «проходной», раздался сигнал тревоги и затрещала автоматная очередь. На миг подумалось: «Это всё!», – но очередь оказалась как будто холостой.

Стрелявший дежурный остался вмятым в стол, за которым спрятался, а Кузя подошёл к большому окну, за которым стояли в рост подполковник и майор, глядя расширенными глазами. Стекло, скорее всего, было пуленепробиваемое, но рассыпалось даже от левого кулака. Подполковник и майор стреляли вместе, но участь кулака нашла и их.

Тошнота росла, мутило, вновь накатила кровь во рту.

Кузя уже думал покинуть заведение, но вспомнил про Серого.

Ключи ото всех камер нашлись быстро. На каждом ключе был выбит номер. Погасив в коридоре свет, Кузя открыл первую попавшуюся дверь и сразу увидел Серого, стоявшего возле двери и блуждавшего взглядом. В камере было много обитателей. Кузя высыпал к ногам Серого все ключи и, ничего не сказав, пошёл на выход, опасаясь, что идущих за ним могут расстрелять. Но за ним пошли не сразу, в темноте ощупывая ключи, и никто больше не стрелял.

Тёмными проулками Кузя выбрался за город. Ему становилось всё тошнее и тошнее. Перед глазами плыли круги, а за кругами качались деревья и дома. Он отплёвывался накатывавшей кровью.

«Рёбра… Сломанные рёбра пронзили легкие», – пришла догадка.

Кузя намеревался пройти по мосту, но река поманила с такой силой, как жаждущего в пустыне. Сойдя по бетонному склону, он вошёл в воду, но так и не ощутил её телом, однако стало чуть легче. Словно в забытье, он лёг на воду, как на райское ложе, и стал смотреть на звёзды. Веки отяжелели, глаза закрывались, но Кузя силой открывал их, любуясь звёздами.

– Спасибо, Бо! – поблагодарил он.

«Нежели годы потом лежать, коли силёнку кому покажешь», – как будто пришёл ответ.

Не ощущались ни боль, ни холод. Кузя лежал на воде, глядя на звёздное осеннее небо, а течение легонько несло его. Когда звёзды зарябили под слоем воды, это уже нисколько не удивило: вода так и не коснулась лица, а дыхание оставалось свободным – свежим, убаюкивающим. Кузя закрыл-таки глаза, но, почти физически, продолжал ощущать, что вокруг него вода. От всего спектра сознания остался крохотный лучик ощущения, и всё…