– Переведите к нему мочилу, чтобы не дал сдохнуть, а вечером п – — – а без меня не подсылайте! Я сам посмотрю.

Кузя лежал на железной скамье в неудобной позе. Он хотел сползти на пол, но сломанные пальцы не давали возможности опереться, сломанные рёбра не давали возможности пошевелиться. Ещё в машине от побоев и тряски Кузя выпростал остаток содержимого желудка, а в камере изо рта текла лишь кровавая слизь. Но, несмотря на всю беспомощность, Кузя хотел ответить всем взаимностью – яростно хотел! Может быть, это придавало ему силы, но он лишь то приходил в себя, то отключался.

Когда в очередной раз открыл глаза, то заметил, что уже лежит на полу на какой-то разостланной тряпке, а рядом сидит парень в штанах и белой майке.

«Холодно ему без куртки», – подумал Кузя и снова отключился.

Он пришёл в себя, когда парень рассказывал:

– …Вот так! Она мне тайно ртуть – в еду, а я за это открыто ножом – по горлу. Всех б – — й надо мочить! Ты тоже ихнего замочил, так за это и тебе воздастся! Но лучше тебе поспешить, пока Быка не привели. Но я тебя не могу поторопить туда… Своих нельзя… Они спецом не до конца тебя, чтобы ещё поиздеваться!.. А я не могу… Ты уж прости меня, браток!..

Кузя тяжело поднял взгляд на парня и в свете угасающего дня, пробивавшегося через окно у потолка, увидел, что из его глаз текли слёзы…

И вот он оказался в полной темноте, но, постепенно привыкая к ней, заметил далёкие крапинки звёздочек…

Бо долго сидел молча, слушая рассказ Кузи, и глаза его тоже блестели.

Наконец он произнёс:

– Ты, Кузя, мне в душу проник поэмой своей откровенной! А вслед за вакутою бренной вопросов веночек возник: О чём ты мечтаешь, Кузьма? Что в жизни своей не закончил? Что б миру во благо пророчил, пока не накроется тьма?

Чуточку подумав, Кузя ответил:

– Я мечтаю о том, чтобы люди жили счастливо, чтобы не было войн, чтобы сильные не грабили слабых и не издевались. А не закончил я только то, что не вырастил детей, не научил сына строить свою жизнь. А что бы я пророчил, даже не знаю. Мне бы вашей мудрости, тогда, быть может, учил бы людей уничтожать подонков, а может, наоборот, учил бы не трогать никого…

– А как же священная месть за смерть Катерины прекрасной, за лужи кровинушки красной, за детскую боль, что не счесть?

– Когда меня били, мне хотелось… очень хотелось, чтобы в руках оказался автомат, чтобы ответить всем подонкам, но сейчас я понимаю, что подонков не только надо наказывать, но… ведь их надо исправлять. А можно ли исправить и как, я не знаю… И мне кажется, что подонков в мире – большинство.

– Граница меж злом и добром мир зла и добра не разделит: все души по долям отмерит, не ставя те доли ребром.

– Да… Знаю, что и во мне добра и зла хватает, – признался Кузя и спросил: – А я умер или это только снится?

– Твой сон затянувшийся скоро пройдёт. Ты, в тело вернувшийся, выйдешь в народ, – заверил Бо, поднимаясь, а его серебряное одеяние медленно обрело форму спортивной одежды.

– Разве я не умру от побоев?! – обрадовался Кузя.

– Каждый способен на всё, что захочет! Воля превыше возможности рук!..

– Я понимаю… но всё равно от вас, Бо, – сплошные загадки.

– Бог нам загадкой путь жизни пророчит, мы намечаем дни встреч и разлук.

Кузя пытался осмыслить сказанное, а Бо добавил, снимая серебристую куртку:

– Я на дорожку спортивный костюмчик жалую, чтобы удобней идти…

Бо приложил куртку к Кузе, и тот сразу ощутил руки. Бо махом снял спортивные брюки и, оставшись в блёклом туманном саване, подал их.

– А точно вам не надо? – проронил Кузя, принимая дар.