Жизнь и событие и того и другого парохода были перед нами. Тот или другой пассажир приходил и сообщал нам о том, что и где было интересного, а величественная, чудная ночь распростерла свое необъятное небо над нами. Звезды и луна лили свой свет и на нас, и на близкие от нас жилища богов. Наша жизнь [и жизнь][8] необъятного неба сливались во что-то одно, что вливало в душу и покой, и смирение, и надежду, что если все так величественно кругом, то все, что случилось с нами и окружало, – ничтожно и легче смотрелось на себя. Эта ночь на водах Салоникской бухты останется у меня в памяти. Тут во мне произошел какой-то поворот. Я увидал, что в этой тайне рождения, и в сближении этих людей, и в этом небе надо всеми нами есть что-то высшее, какой-то покров, и стало тихо и покойно на душе.

Утром все зашевелилось, все ночевавшие на «Капуртале» переселились опять на наш пароход, началась укладка одеял, подушек и всего, что было вынуто из багажа. При этом я забыл свой знаменитый плед. Пароход двинулся опять в глубь бухты, нас оделили консервами и хлебом и на каких-то дрянных плотах сдали в руки дезинфекторов-французов.

Двадцать девятого марта, после почти недельного плавания на параходе «Капуртала», мы покинули его и перешли из английских рук во французские. Не стану говорить о гнусных и глупых приемах, показанных нам «самой цивилизованной нацией мира», скажу только, что часами нам пришлось валяться на вытоптанной траве, под которой протекала вода из дезинфекционной камеры, что вещи всех и так ограбленных людей были навсегда испорчены, что в дамской камере французы снимали фотографии с дезинфицируемых дам «в костюмах Евы», что я, намыленный, не получил [ничего], чтобы освободиться от мыла и грязи, накопленной за всю дорогу. Что об этом говорить, это произошло, но с этой минуты мы попали в лапы французов и должны были взобраться на грузовые автобусы, которые с бешеной быстротой помчали нас в стоячем виде куда-то в какие-то лагери, где нам нужно было отбыть карантин.

Надо удивляться, что все после этой дезинфекции и бешеной скачки целы и здоровы прибыли в лагери, занявшие громадное поле и представлявшие целый большой город длинных сараев с деревянными цементными или земляными полами. В каждом таком сарае находилось штук 30 или 40 приличных кроватей, но белье и одеяла требовали самой тщательной дезинфекции, а грязь белья и пыль одеял уподоблялись дезинфекционной камере и дороге, по которой мы приехали. Но что же было делать? Пришлось устраиваться и в этой образцовой обстановке.

Счастье наше, что мы прибыли на «Капуртале», офицеры которого, зная милые французские порядки, приехали скоро в лагерь, чтобы ознакомиться, как мы устроены и не нужно ли нам чего. Мы пропутались с этой ерундой до девяти часов вечера, благодаря чему никто толком не ел, пить и совсем было нечего. Англичане сейчас же распорядились: появилось молоко, хлеб и еще что-то, а мы с А. И. Шамшиным, обладая хорошим чутьем, мигом нашли кабачок, запаслись красным вином, вытащили консервы, и кружок наш мирно поужинал, болтая о пережитом.

В общем, чувствовалось, что компания наша сильно поредела; по дороге это было одно общество, а попав в лагерь, все разбились по своим группам. У нас образовалась торгово-промышленная – буржуи. В нее вошли мы, Чудаков, Н. А. Михайлов с сыном, Швецовы, Шамшин, Крестовниковы, Анпенов, В. А. Смирнов, Сапожков, И. Ф. Юницкий, В. С. Вишняков, сенатор В. Н. Смольянинов, генерал Леонтович, семья генерала Дурново. Образовалась другая военная группа из полковников и младших чинов, но с ней у нас было мало сношений, связующим звеном с ней были названные генералы. Еще была группа Охотниковых, теперь это наши друзья. Были еще две гречанки, около которых таяли такие старички «