Но странности «обычного» Дэрэка на этом не заканчивались.

Бывают дети, которые как маленькое солнышко освещают собой комнату стоит им в нее войти. Они всегда веселы, говорливы и жизнерадостны.

Но не Дэрэк, он был их полная противоположность.

Когда этот ребенок входил в комнату, вместе с ним в нее как-будто входила черная дыра, в которой гибнет даже свет.

На мгновенье, не дольше, становилось холодней и как будто темней, тревожней на душе.

Коллективное подсознания людей, прежде чем рассудок затыкал им рот, пыталось вопить: «Опомнитесь! Почему вы не видите?! Бегите!!!».

И люди принимались встревоженно оглядываться, ища причину этого чувства.

Но в этот момент, где-то падала швабра, хлопала дверь и тому подобное и люди отвлекались от гнетущего чувства, все длилось от силы секунду.

И Генриху стоило не мало трудов снабдить все комнаты, где мог появится Дэрэк системой незаметных рычагов и веревок, благодаря которой двери и швабры всегда своевременно отвлекали внимание.

Работа Генриха Шульца была постоянна и тяжела.

А чего стоили те слезы и извивания души на кухне, когда Дэрэку было три года.

Генрих рыдал, и пил, сетовал и пил, хулил богов и пил. А добрые отзывчивые люди говорили, что может все еще обойдется и наладится.

Больной Дэрэк излечится от экзотического недуга, перешедшего ему от матери, из-за которого ему нельзя ни при каких условиях выходить на улицу. Ведь только защитные чары добрых и мудрых магов оберегают дитя.

Генрих умел пить, причем он пил так умело, что посредством резиновой трубки, вшитой в шов его пиджака, все выпитое попадало точно в недра большой фляжки, крепившейся под подкладкой.

Так, он на долго избавился от вопросов о бледности подопечного и назойливых предложений: «Надо ему на свежий воздух, чтоб разрумянился».

«Нет, будьте вы не ладны! – думал Шульц, – Не разрумянится он, если я правильно понял Госпожу и Господина, этот паренек не разрумянится, хоть его на плите поджаривай.»

Дэрэк не был бледным, или недостаточно розовощеким, но был цвета подходящего мраморному бюсту.

И эксперименты Генриха с гримом ребенка не принесли плодов. Кожа Дэрэка стремилась оставаться такой. Другого объяснения Шульц не придумал.

Какие румяна он только не пробовал, а один раз в отчаяньи натер щеки Дэрэка свеклой, но цвета блекли и таяли на глазах, и вскоре кожа снова была мраморной.

«Однако кровь от очередной ссадины парня осталась красной», – отметил speculator.

Но с ранами была другая беда, терзавшая Генриха, а ведь за такую беду любая любящая мать отгрызла бы и свою руку, и руку Шульца.

Раны, любые порезы, ушибы, синяки, шишки, растяжения и прочая палитра детства, проходили если не за часы, то за сутки обязательно.

И это все было бы чудесно и просто замечательно, если бы не приходилось это скрывать.

«Одно хорошо, у нас с тобой не заводятся тараканы», как-то сказал он воспитаннику.

И это было мягко сказано, тараканы и клопы, мухи и комары, мыши и крабы не просто избегали «обычного» ребенка. А один раз, когда Шульц по поручению кухарки вместе с Дэрэком спустился в погреба цитадели, то собственными глазами видел, как мышка при виде Дэрэка покончила с собой бросившись в мышеловку. «Для них лучше смерть, чем его компания», – в ужасе подумал Генрих.

Дело в том, что животные, в отличие от людей, верят тому, что говорит им их чутье, а оно говорит одно «БЕГИТЕ!».

Но не это было самое страшное, из-за чего Генрих Шульц, забыв про осторожность, схватил Дэрэка в охапку и с нереальной для скромной сноровки камердинера, коим он якобы являлся, пронесся наверх на кухню и по коридорам цитадели, пока не оказался в их с Дэрэком комнате.