Они молча таращились на меня, не очень понимая, что сказать.

– Я объявляю его бесценным! И тем не менее я должна за него заплатить. Что скажете, если я дам вам за него пятнадцать золотых монет, которые вы все разделите поровну между собой?

Вот теперь толпа разразилась криками.

– Да здравствует наша милостивая королева! – вопили они.

– А это вам за ваших гусей. – Я обернулась к Мег с Бартом и отсчитала несколько монет, которые с лихвой покрывали стоимость пернатых беглецов. – А теперь я хотела бы познакомиться со всеми, кто сможет ко мне подойти. И пожалуйста, расскажите мне про гусей – как отличить хорошего от плохого? Я-то вижу их только у себя на тарелке.

Они ручейком потянулись ко мне. Так, совершенно неожиданно для себя, я провела день, который доставил мне куда больше удовольствия, чем любой официальный прием или церемония.

Бурые сжатые поля тянулись по обочинам, на сколько хватало глаз. Начинало смеркаться. Потом внезапно, точно призрак, на горизонте мелькнуло зеленое пятнышко. Показался Каудрей-парк с его пышными лужайками, поросшими каштанами, и длинной подъездной аллеей, которая вела через обмелевшую речку Ротер прямо в поместье. С моста открывался вид на величественный каменный фасад особняка и элегантные ворота. Над ними был выбит родовой девиз: «Suivez raison» – «Подчиняйся разуму».

Сэр Энтони лично вышел встретить нас и едва не стащил меня с коня.

– Ваше величество, у меня нет слов, – произнес он. – Невозможно выразить, какая огромная честь для меня принимать под своим кровом мою государыню.

– Это для меня честь иметь таких подданных, как вы, – заверила я его. – И я привезла вам подарок от ваших соседей.

Я указала на клетку с гогочущими гусями, которую на прощание добрые фермеры вручили нам на ярмарке. Подарок не из тех, что обыкновенно преподносят королям, но мне любопытно было отведать этих знаменитых птиц.

Уже темнело. От долгого пребывания в седле все тело ломило; мне хотелось скорее очутиться в моих покоях. Ужин, развлечения – все это после, не сегодня!

Нас провели через квадратный двор в главное здание, где располагались личные покои сэра Энтони и его жены, которые они уступили мне на время нашего визита. В мое распоряжение поступали кабинет, просторная опочивальня и гостиная, выходившая в Большой зал. Даже в сумерках я залюбовалась красотой крупного фонаря, венчавшего крышу над залом. Но еще красивее были эркерные окна моих комнат, в которых горел свет, обещая скорый отдых.

Кровати были собраны и заправлены, простыни и подушки хорошенько вытрясены от дорожной пыли, взбиты и расстелены для меня и моих дам, которым отвели примыкающую опочивальню. Желтые огоньки свечей таинственно мерцали, так что деревянные панели, которыми были обиты стены, утопали в полумраке. Мне поднесли подогретый поссет в серебряной кружке, чтобы я выпила перед сном. Удовольствие наконец-то после долгого дня растянуться в собственной мягкой постели не сравнить ни с чем.

Но уснуть мне не удалось. Я так мечтала улечься, но сон не шел. За стеной тяжело дышали Марджори, Хелена и Кэтрин.

Я бесшумно встала с постели, сунула ноги в туфли и накинула шаль. Потом, взяв стоявшую в изголовье кровати свечу, выскользнула из комнаты. О расположении комнат можно было догадаться; обыкновенно оно всюду следует примерно одной и той же логике. Самая маленькая и уединенная опочивальня выходит в комнату побольше – там спали мои фрейлины, – а та, в свою очередь, в комнату еще больше, а та совсем в большую. Я прокралась через первую как можно тише – хотела найти галерею и прогуляться по ней, надеясь, что это поможет мне уснуть. Наверное, по пути сюда я слишком много времени провела в седле в одной позе.