. Как можно видеть, это понимание довольно далеко ушло от собственно хайдеггеровского, Бинсвангер и Босс дают более социальную интерпретацию понятию das Man, которое не исчерпывает понятия Мир, но тем не менее в него входит. При этом они не теряют такую его составляющую, как универсальность в человеческом бытии. Подобная позиция содержит в себе некоторый парадокс: das Man неличностно, внечеловечно, но тем не менее является неотъемлемой частью существования человечества. Эта мысль созвучна критике «массового общества» К. Ясперсом, который противопоставлял обезличенные социальные отношения подлинным отношениям «Я» и «Ты» (собственно отношениям с Другим, которое в нашем понимании и противостоит экзистенциальному эскапизму).

Так же пропозицию «Мир» можно до некоторой степени соотнести с понятием «иное», «поскольку оно адресуется человеку в формах культуры, то есть формах субъективного обращения другого. При этом другой и иное в качестве источников субъективности человека определяются как субъектные условия самоидентификации»[56]. Нам также очень важна возможность рассмотреть «иное» в качестве «симптома осмысления себя современным человеком»[57]. «Мир» в нашем понимании – ось, «управление» которой было получено человеком в ходе развития культуры лишь недавно, – раньше мир как ареал возможных передвижений (как физических, так и социальных) был в той или иной степени задан человеку извне и труднопреодолим. Если человек средневековья родился крестьянином, он мог, конечно перестать им быть, но путей к такой существенной социальной трансформации было не так много – в солдаты, причем офицером ты никогда не станешь, или в духовенство, но шанс стать чем-то больше дьяка так же мала и т. д… Свои считанные траектории были и у других категорий: недаром жизненный путь Михаила Ломоносова[58] воспринимался как что-то вовсе беспрецедентное. Космогония, религиозные воззрения и т. п. также были определены изначально и одинаковы для каждой социальной группы. Они, конечно, входили в систему идентичности человека, но процесса самоидентификации по этому параметру практически не происходило.

Отдельный сложный вопрос представляет соотношение концептов «Я» и «Мир»: «человек – не вещь, не только фрагмент мира. Это субъект, находящийся в отношении с миром как с целым. Последнее не отменяет той очевидности, что человек вместе с тем, что он находится вне мира, одновременно находится и в мире»[59]. Мы говорим о «Мире» как о позиции, не заданной позицией «Я» и не задающей ее, а как о необходимой для современного человека мегаполиса части идентичности наравне с «Я». Это некоторое упрощение, а, разумеется, это не единственный способ рассмотрения данных сложных концептов.

Последняя категория, из названых нами «Мы» – это круг значимых других и позиции, по которым другие попадают в разряд значимых, то есть, речь идет и о тонких экзистенциальных связях между людьми («мы с ним – лучшие друзья»), и о социальных позициях («мы – философы», «мы – евреи», «мы – демократы» и т. п.). При этом если последнее предполагает противопоставление категории «они», то первое ни в коем случае не означает подобного противопоставления. «В конечном счете «Я» всем обязано другому. Прежде всего, оно обязано ему своим существованием. Правда, в качестве истока существования другой обнаруживает себя в тот момент, когда уклоняется от сопричастности бытию «Я», трансцендируется за его пределы. Поэтому мы говорим, что другой – это самое близкое и, одновременно, наиболее удалённое.

Используя выражение Хайдеггера – «Fernste GegendnaechsterNahnis», что значит «самый дальний район наиближайшей близи». «Я» и другой здесь не выступают как грамматические функции или референты высказывания»