Снисходительно улыбнувшись, Омарейл ответила:

– Мы с вами незнакомы, и едва ли будем, так что мое имя совершенно не имеет значения.

Почему-то она была уверена, что ее предельно вежливый ответ – несмотря на явную грубость Шторм – вызвал раздражение. Может быть, она поняла это по тому, как недобро сузились глаза собеседницы, может быть, по тому, как она сжала пухлые губы.

Омарейл не могла перестать восхищаться тем, какую палитру эмоций могло выразить лицо, как много говорили глаза. Раньше ей это было недоступно – хотя она видела себя в зеркале, смотрела тайком пронесенные Севастьяной журналы, где нет-нет, да можно было встретить сердитые или счастливые лица. Но лишь теперь, поговорив с живыми людьми, она поняла, насколько больше дает беседа с глазу на глаз.

Впрочем, голос и интонации тоже обладают большой силой, по ним Омарейл научилась хорошо чувствовать эмоции людей. Вот, например, присутствуя при разговоре двух, казалось бы, противников, она слышала, как чуть дрожали их голоса, выдавая волнение и стремление сдержать истинные чувства. Оба пытались выглядеть спокойнее, чем были на самом деле. Омарейл могла ошибаться, но ей показалось, что Май и Шторм не просто недолюбливали друг друга – их отношения были куда сложнее.

– Ладно, без разницы. – Шторм небрежно махнула рукой, а затем снова повернулась к Маю: – Хочешь – приходи на спектакли, хоть посмотришь, как это выглядит, когда у людей есть талант.

Она уже развернулась, чтобы уйти, хлестнув волосами тарелку Омарейл, но Май вдогонку ей бросил:

– Нет, спасибо, меня и сегодня чуть не вытошнило от ваших…

– Май, – прервала его Омарейл, и Шторм отправилась к своему столику, сделав вид, что не услышала последней эскапады. – Май, это уже лишнее. Если хочешь победить в словесной баталии, всегда держи лицо. Даже если противник пытается окунуть тебя в грязь, оставайся выше этого. Только так можно победить.

Май несколько мгновений внимательно смотрел на Омарейл, а потом скривился:

– Чушь собачья. Побеждает тот, за кем осталось последнее слово. А это может быть только тот, кого не призывают заткнуться посреди предложения.

Омарейл усмехнулась и решила не продолжать разговор на эту тему. Вдруг, опомнившись, она взглянула на часы.

– Луна и солнце! Мне нужно срочно идти.

Она выскочила из-за стола и замерла в нерешительности. Затем, порывисто обняв Мая, бросилась прочь.

– Так и не скажешь, как тебя зовут? – крикнул ей вслед чуть растерянный Май.

Она оглянулась через плечо, загадочно улыбнулась и выбежала из таверны.

Омарейл стала видеть совсем другие сны. Она и вообразить не могла, как ее жизнь изменится после побега из Орделиона. Думая только о гражданской войне и пророчестве, она совершенно не принимала во внимание свою человеческую природу. Однажды вкусив свободы, невозможно было и дальше оставаться в клетке.

Двадцать два года Омарейл могла лишь догадываться, чего лишена. Теперь она знала, и это знание не давало ей покоя.

Целый месяц она запрещала себе думать о жизни за пределами замка. Она сосредоточилась на учебе, много времени проводила в беседах с Севастьяной, читала книгу за книгой. Все что угодно, только бы не думать о манящих, залитых солнцем улицах Астрара.

А ведь они были так невыносимо близко. Омарейл знала, как без труда покинуть замок и как вернуться в него незамеченной. Никто бы ничего не узнал…

На тридцать третий день Омарейл позволила себе мысль о повторной прогулке.

– Каково это – быть обычным человеком? – спросила она однажды у Бериота, который, единственный из ее постоянного окружения, вел жизнь простого, хоть и знатного, гражданина.