Чтобы не заплутать, решил идти вдоль хрустальной стенки, через которую в залу вливались тысячи новых пленников. Он вглядывался в их лица, говорил что-нибудь ободряющее, обнимал кого-то за плечи, ему отвечали объятиями, плакали, улыбались, но из-за незнания языков дальше выражения чувств общение не шло. И вдруг в одном из приблизившихся к стене коконов он увидел лицо Рабии, горничной, работавшей в турецком отеле и довольно сносно владеющей русским. Сергей ринулся к ней как к родному, желанному человеку. Ее кокон уже растаял за стеной холла, и она сделала первый шаг навстречу незнакомым людям, но, увидав устремленного к ней Гвоздикова, с ужасом попятилась, ткнулась спиной в стенку холла, прошла ее в обратном направлении и, вновь оказавшись внутри возникшего из ничего кокона, стала отдаляться в черноту космоса.

– Куда же ты? – прокричал Сергей.

Ответа не было.

Не размышляя, он тоже бросился к стене, с разбегу ударился о нее туловищем, вновь оказался внутри своего опостылевшего кокона и, движимый безудержным желанием встречи с единственным в этой толпе знакомым человеком, стал отдаляться от сверкающего вестибюля.

Однако расстояние до беглянки увеличивалось – мощь ее ужаса при виде бывшего постояльца гостиницы превосходила мощь его желания общаться с нею. Осознав сей печальный факт и опасаясь, как бы из страха перед ним эта симпатичная, ставшая вдруг бесконечно близкой женщина не затерялась в черноте космоса, Гвоздиков прекратил погоню.

Рабия еще продолжала удаляться, но, увидев, что преследователь демонстративно уплывает в другую сторону, остановилась; некоторое время, прильнув к стенке своей прозрачной тюрьмы, напряженно наблюдала за ним и, убедившись, что ее больше не преследуют, осторожно начала обратное движение в сторону космического вестибюля.

Когда ее облаченная в плотно прилегающее к телу бирюзовое платье фигура превратилась в точечку на фоне сверкающей стены, Сергей тоже прекратил удаляться в неизвестность. Прежде чем что-либо предпринимать дальше, надо было немного пораскинуть мозгами. Вспомнилось, как вечером накануне своего пленения он, находясь в хорошем подпитии, встретил Рабию в гостиничном коридоре, ухватил за мягкое место, прижал к груди и попытался затащить в свой номер, обещая за ночь баснословное количество долларов. Кажется, дело дошло до пяти тысяч, но, когда он полез одной рукой в карман за ключами от номера, она расцарапала ему лицо, вырвалась и убежала. Он бросился было ее догонять, споткнулся о ковер, ударился лбом о выступ в полу, рассек бровь. К боли добавились обида и злость на возомнившую себя принцессой горничную. Сейчас у него нет ни обиды, ни злости. А что есть? Сострадание, чувство вины перед Рабией, желание загладить эту вину. Но как это сделать, если женщину охватывает панический страх от одного лишь его вида? Если он вернется и они случайно встретятся, то она снова в панике бросится через стенку космического вестибюля в открытый космос и затеряется в нем, на этот раз уже на веки вечные… Что делать? Ба, у меня же есть бестелесная помощница!

– Миллиардерша с хвостиком, ты слышишь меня?

– Слышу, но бессильна чем-либо помочь. Ты сам должен найти решение.

– А если его нет?

– Оно есть всегда, загляни в себя поглубже.

Хорошо ей со стороны советовать: загляни поглубже! А как это – поглубже?

– Эй, красавица, ты поподробнее не можешь мне, дураку, объяснить?

– Чувства, эмоции, тело, мысли – все меняется. Прилипает и отпадает… Глубже, значит, за пределы всего изменяющегося, к тому неизменному, что позволяет каждому в любом возрасте, в любой ситуации, в любом состоянии говорить: это я.