За благополучный аб-б-бордаж! – предложил Смолькин, которому на этот раз налили. Ещё раз, по инерции, хохотнули.

Когда развязанные языки довели до киева, раннее утро сменилось полуднем. На базе Гусенкова, в новосложенном балке, с фундаментами, засыпанными опилками, и односкаткой крыши, утеплённой толью и снегом, сквозь сизый папиросный дым им объяснили где и как перебиться грядущую ночь, пока в их полевом бараке вставляются вторые рамы и обшивается войлоком входная дверь. И дали проводника, топографа Коляна Зайцева.

Долго брели по колодистым улицам-переулкам сибирского Бородино. Наконец, Колян Зайцев завернул во двор без калитки. Скинул щеколду с дверей дома и вошёл первым.

– Тут буровички не хило жили, с… собакой Диком. А до них – маркшейдеры. У одного крыша поехала с перепоя. Его утром в колодце нашли – горячка. Вот на этом диване он и кончился. Дрова во дворе, вода в колодце… Ну, я пойду? – и в кромешной тишине Колян вышел, грохнув дверью.

Девчонки, ошарашенные образом и мрачной легендой особнячка, удалились из зала в горницу. Парни попадали на стулья.

– Ладно, я з-за дровами. – Веня очнулся первым.

– Может, по стопке? – предложил Шкалик.

– Давай. Девчонки, айда погреться… – И Крестик стал распаковывать рюкзак прямо на круглом столе, выставленном посредине зала.

Шкалик вынул кружки, водку, расстелил на столе «Правду» и разлил всю бутылку на шестерых.

– Венька, ты будешь?.. – Смолькин не отказался. Нарушил принцип. Он строгал лучины для растопки. Девчонки, словно куколки в фуфайках, вышли в зал и молча пялили глазки. Саня Крестик резал булку, сало и колбасу.

Что вы смотрите так, из прищуренных глаз, джентельмены, бароны и денди?… – после первой же дозы Крестик расчехлил гитару и рванул – высоко, форс-мажорно. И снова лукаво ласкал долгим взглядом Иришку Шепель.

– Я за двадцать минут опьянеть не смогла… – расслабилась и Ирка.

– …от бокала холодного бренди – фальшиво подпевала Люда Ильченко.

Скоро пели все, даже Веня Смолькин, уже не заикаясь и не комплексуя. Песня рванулась на свободу! Не пели – выкрикивали свои, накопившиеся внутри, неосознанные – тревогу и безысходность. Орали, перевирая слова и мелодии, забывая закусывать и выпивать. Гитара гуляла по рукам Крестика и Шкалика, словно разбитная девка. И так было хорошо, такое захватило чувство, такие вырывались эмоции, что не замечали хмельную слезу.

Спать попадали на полу и даже на диване с худой славой.

В далёком далеке, в своём чулане отдела кадров экспедиции, Пётр Тимофеевич систематически думал о них. Ему предстояло выпестовать из пацанов и девчонок настоящих профи: дюжих душой и телом, в меру умеющих и могущих, удачливых в поиске, разведке и… в личной жизни. Главных геологов и управленцев высокого разряда, годных для карьерного роста и продвижения. Системно мыслил: «Он, кадровик, по долгу службы и душевным качествам должен и может выполнить значимую, порученную ему государством и Миркиным, миссию. И выполнит! Свою лепту на процветание Союза внесет полной мерой!

В одной Черемховской ГРП их было – не всех упомнишь. Андрей Жила, и впрямь жила: мускулистый, порывистый и прямолинейный, как бык на арене. Ему карьеру не выстроить. Порушит вокруг и около, не свивая созидательное гнездо. Но в процессах незаменим дъявольски!

Вениамин Смолькин, настырный, ироничный трудяжка, заика с рождения и по существу. Не карьерист и этот… спец. Потенциал же сокрыт в повседневном подвиге. Откуда берутся такие упрямцы?

Александр Крестовников! Крест да и только… Крестик… Харизму впитал с молоком мамы. Неотразим, как суворовское ядро… штык… Один изъян – бардовское начало. Несовместимо с карьерой геолога. Как – зависимость…