Прощай, Харанор, извини, уезжаю здесь, знаешь, забудешь, как пахнет хвоя…

Из-под пальцев шевельнулись странички, прошелестев словно шёпот девичьих губ. И неожиданно больно вонзились в переносицу жаркие, будто пролившийся кипяток, струи неистощимой тоски. Слёз ли, скрывавшихся в сердечном отсеке. Горечи, сравнимой лишь с тарбаганьей жёлчью…

Отца в Тунгиро-Харанорской впадине не было. Женька почувствовал это вчера, сидя на крыльце харанорского барака. Сердцем почувствовал, или душой познал. Здесь ему делать нечего. Все попытки поисков, точнее, поиски попыток, были ошибочными и тщетными. Пустыми, как поплавок. Зря остался в Иркутии. Зря устроился в тёплом местечке Черемховской провинции, зря болтался по командировкам – городам и весям Забайкалья. Нужно возвращаться в родные места.

Вернулся в комнату и залёг в постель, не раздеваясь. Перетерпел все оклики и шумы. Притворялся спящим.

…Глубокой ночью, когда Шкалик открывал Танюшкину дверь, он почти до стона, до всхлипа понимал, что идёт прощаться. Прижаться к ней, полежать на ней, не испытывая ни страсти, ни вожделения. Запомнить её… Как Люсю… Впитать, как озон послегрозовой ночи. А когда она неожиданно и податливо ответила ему, и вцепилась ногтями в спину, больно, жадно, расцарапывая кожу и закусывая жадными губами его губы, Шкалик потерял разум и контроль над собой.

Очнувшись под утро, слушая её сонное дыхание, он осторожно оделся, притворил за собой дверь и ушёл на трассу, в сторону Борзи. Без вещей, без гитары, налегке. Ушёл, порывая нити едва образовавшихся связей, ни о чём не думая, ничего не просчитывая. В предутренней тьме, под посвист долинного ветра налегке, в тёплой фуфайке, идти было легко и блаженно.

Прощай, уезжаю без слёз и парада…

Всеми способами зажимают зарплату первого месяца за харанорскую халтурку. Выдали крохотный аванс и делают вид, что рассчитались. Сашок Макаров всё разнюхал и донёс куда следует. Кто ему слил?

Бухгалтер, кем-то подученая и поддержанная, уклоняется, из месяца в месяц, от платежа. Из конторских кому-то говорила, что «это преступление, в котором не будет участвовать». У-у, какая… С другими ёрничала, что «приписки в виде мёртвых душ запрещены со времён после Чичикова». Храмцов занял нейтральную позицию, будто ничего не знает про халтуру. В партии правды не найдёшь. Вся надежда на Витальку Синицына.

Неужели замылят?

Мы с Лёшей Бо размечтались на халявные деньги скупить раритеты чёрного книжного рынка, процветающего в Иркутске: серии «Сокровища лирической поэзии», «Литературные памятники», «Приключения», изданные «Молодой гвардией», что-нибудь экзотическое. Жучок Выборов нам поможет. Эй, потолок, скажи – мечта рухнет? Придётся написать в ООН, или Анджеле Дэвис.

Может, пойти в диссиденты? Написать роман о Харанорской халяве. О разгильдяйстве одних и подвиге других. О конторских чинушах, унизивших моё интеллигентское реноме, понудив заделаться работягой… И не заплативших за работу. О коллегах, также вынужденных унижаться за рубли и копейки… Сага жизни… Все подробности изложить: как было, как выглядит и как будет в ближайшей перспективе. Думаю, в текущие сто лет – как есть, так и будет. Будут геологи щи лаптем хлебать.

Роман – блестящая идея… В Союзе не издадут. Не на эту ли тему тоскует Александр Городницкий, выцарапывая из души строчки?

Не плачь, моряк, о чужой земле,

Скользящей мимо бортов,

Пускай ладони твои в смоле —

Без пятен сердце, зато.

Лицо закутай в холодный дым,

Водой солёной умой,

И снова станешь ты молодым,

Когда придём мы домой.

О чем он тоскует?

Произошло ЧП. Внезапно пропал Шкаратин. Не пришёл ночевать, а поутру его хватились. Вещи на месте – человека нет. Всех подняли по тревоге. Заявили в милицию. Заявление не приняли. Искали собственными силами. Остановив все работы на полдня, прочесали окрестности: пропал след шкаликов. Вблизи Борзи произошёл сильный пожар: занялась трава вдоль дорог и в пойменных лесочках. Вал огня, гонимый ветром, угрожал станции. Погибло несколько баранов. На расследование несчастного случая послан инженер по ТБ.