На Исабель эта сцена произвела такое ошеломляющее впечатление, что ночью она не могла сомкнуть глаз. На следующий день, после службы, она спросила про ребенка. Священник объяснил, что мать не могла прокормить сына и поэтому была вынуждена отказаться от него; сам же падре отправил мальчика в сиротский приют в Сантьяго, и, быть может, в конце концов его усыновит какая-нибудь семья, так что он не будет испытывать голода и лишений. Не составило труда успокоить девушку подобной благочестивой ложью. Однако дон Кайетано забыл упомянуть о чудовищной смертности в подобных заведениях, а также не рассказал и о том, что не раз слышал на исповеди: некоторые семьи в голодные времена не гнушались детоубийством. Укладывали маленького ребенка на ночь с собой в кровать, а потом незаметно, пока все спали, ненароком придавливали его до смерти. «Несчастный случай», – оправдывались они потом перед властями. Поэтому в своих проповедях падре не уставал повторять, чтобы родители не брали маленьких детей с собой в постель, дабы не задавить их. Таким образом он следовал «Руководству для исповедников»; в связи с размахом, который данная проблема приобрела в последнее время, церковь сочла необходимым включить подобные рекомендации в число первоочередных наставлений верующим.

В деревнях голод обходил стороной только землевладельцев, дворян и священников. Все остальные в той или иной степени испытывали нехватку пищи, потому что половина всего урожая уходила на оплату ренты и приберегалась для покупки семян. В иерархии нищеты хуже всего приходилось детям, за ними следовали женщины. По традиции, лучшая еда доставалась мужчинам, а все прочие вынуждены были довольствоваться остатками. Исабель и ее сестры питались капустными листьями, плавающими в прозрачном бульоне без жира, потому что сало доели еще в конце лета. Вскоре девушка заметила, что у нее стали подгибаться колени, и при малейшем усилии ей, как старухе, приходилось либо присаживаться, либо искать, на что опереться. Порой живот сводило судорогой, а после домашних хлопот кружилась голова. Иногда она разражалась плачем без видимых причин, только лишь от слабости. Оставшись одна, она рыдала уже не переставая и ощущала все большую жалость к себе. Когда слезы готовы были уняться, Исабель вспоминала о матери. «Боже мой, какое горе!» – повторяла она про себя и снова начинала плакать. Только сейчас стало понятно, насколько мать защищала ее от житейских невзгод.

Когда Игнасия трагически ушла в мир иной, ее незримое присутствие стало как никогда осязаемым. «Как бы она поступила?» – спрашивали себя члены семьи перед лицом очередных трудностей; казалось невероятным, что она уже никогда больше не переступит порог дома. Ее дух витал над холмами и внутри дома, между грязным полом и почерневшими балками потолка; живы были и ее советы, как, например, глотать слюну, чтобы не чувствовать голода, – этот трюк поначалу работал, принося временное облегчение. Или сосать щепки, чтобы обмануть желудок. Это помогало чуть дольше, пока челюсти не уставали от стольких бесплодных усилий. На самом деле они ужасно по ней скучали; Игнасия умудрялась при любых невзгодах сохранять выдержку и спокойствие. С ней и живот не так сводило, и голод казался просто неудачной шуткой судьбы, и холод доставлял лишь временные неудобства. А без нее жизнь превратилась в ад.

Помимо судорог в желудке и головокружения, голод порождал сонм злобных чувств. Сперва возникало недоумение перед несправедливостью мироустройства. «Почему это происходит со мной? – спрашивал себя каждый из них. – Разве я не добрый христианин, разве не работаю, как вол?» Затем наступало ощущение позора и бесчестья. Исабель и ее отец стыдились признаться, что им не хватает пропитания, и поначалу притворялись перед соседями, что у них все в порядке. Но это длилось недолго, потому что все нуждались друг в друге: можно обменять яйцо на кусочек мяса, если сосед решил забить животину, или выменять кринку молока на ломтик сала. Никому не удавалось избежать унижения голодом.