Какую роль играл Лев Нарышкин в свершившемся знакомстве, точнее, кто поручил ему эту роль, история умалчивает. Возможно, он и не подозревал, что Станислав Понятовский набивался к нему в друзья, зная о добрых его отношениях с великой княгиней. Ведь Понятовский изначально действовал по заданию английского посла, которому нужно было найти твердый и прочный выход на Екатерину. Впрочем, нельзя исключать, что задание заданием, а любовь Понятовского к Екатерине была вполне искренней. Недаром он признался, что в любви своей «позабыл о том, что существует Сибирь»…

Знакомство состоялось. А затем были письма, причем письма, якобы писанные секретарем Нарышкина.

Екатерина вспоминала: «Он просил у меня в этих письмах то варенья, то других подобных пустяков, а потом забавно благодарил меня за них. Эти письма были отлично написаны и очень остроумные… А вскоре я узнала, что роль секретаря играл Понятовский».

Подробнее о своих отношениях с Понятовским Екатерина Алексеевна не сообщила. Лишь в «Чистосердечной исповеди» сказано, что он был «любезен и любим».

Когда связь открылась, императрица Елизавета Петровна была разгневана. Понятовского выслали из России, но через некоторое время, в 1757 году, он снова прибыл в Петербург уже в качестве посланника польского короля.

В «Записках…» Екатерины не содержится даже намека на какие-либо особые отношения с Понятовским, хотя имя Станислава Августа упоминается достаточно часто. Там же опровергаются предположения некоторых исследователей эпохи и биографов, что Понятовский был удален из Петербурга за связь с великой княгиней. Истинная причина, по словам самой Екатерины, в политических интригах Понятовского.

9 декабря 1758 года Екатерина родила дочь. Вот как рассказала об этом в своих записках она сама:

«…Я разрешилась 9 декабря между 10 и 11 часами вечера дочерью, которой я просила Императрицу разрешить дать ее имя; но она решила, что она будет носить имя старшей сестры Ее Императорского Величества, герцогини Голштинской, Анны Петровны, матери Великого Князя».

В «Записках…» упомянуто о реакции на это со стороны Петра Федоровича:

«Его Императорское Высочество сердился на мою беременность и вздумал сказать однажды у себя в присутствии Льва Нарышкина и некоторых других:

„Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его принять на свой счет“.

Лев Нарышкин прибежал ко мне и передал мне эти слова прямо в пылу. Я, понятно, испугалась таких речей и сказала ему:

„Вы все ветреники; потребуйте от него клятвы, что он не спал со своею женою, и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову, как великому инквизитору Империи“.

Лев Нарышкин пошел действительно к Его Императорскому Высочеству и потребовал от него этой клятвы, на что получил в ответ:

„Убирайтесь к черту и не говорите мне больше об этом“».

Некоторые историки пытались на свой лад трактовать сказанное и даже делали вывод, что родившаяся девочка была дочерью Понятовского. Но Екатерина Алексеевна не дала и намека на то в данном случае, в отличие от того, что говорила она весьма прозрачно относительно рождения Павла. А следовательно, и историк не вправе делать свои умозаключения.

Единственное, что подчеркнула великая княгиня, так это явно безнравственное заявление великого князя. Так и читается в его адрес сквозь строки: «Коли не можешь быть мужчиной, так молчи».

Вольтер в свое время сказал, что тайна кабинета, стола и постели императора (добавим – членов императорской фамилии) не может быть разоблачаема иностранцем (добавим, что и никем другим тоже). Поэтому оставим гадания по поводу тех случаев, когда сама Екатерина Алексеевна не считала нужным открывать тайну.