В автобусе было прохладно, даже холодно, но мне вдруг стало невыносимо душно. Схватив сумку, я со световой скоростью выскочила из него и, шлёпнувшись на землю, начала судорожно глотать ртом свежий ночной воздух. Пальцы на автомате нащупали телефон и набрали папин номер, раз, ещё раз, потом ещё…Даже гудки не шли – связи совсем не было.

А говорил, что ответишь в любое время…

Я отбросила его в сторону, вытащила из сумки бутылку воды и осушила ее в два счёта. Стало легче, хотя от паники всё ещё колотило и скручивало в приступах тошноты.

Когда дыхание более ли менее вошло в ритм, я огляделась. Дорога, на обочине которой стоял автобус, была, судя по всему, далеко от трассы и вела скорее всего к какому-то селу, потому что за все полчаса, что я билась руками о землю, мимо меня не проехала ни одна машина.

Картина вырисовывалась страшная: я; ночью; одна; на дороге. Боже, куда могло исчезнуть сорок подростков и трое взрослых, причём настолько тихо, что меня во сне ничего не потревожило? Или…всему виной кошмар, из-за которого я буквально отключилась сегодня вечером? Сколько вообще прошло времени с тех пор, как ребята ушли?

Я тут же посмотрела на часы. Ровно два часа ночи. Эх, а смысл таращиться в электронный циферблат – он мне точно не расскажет, что случилось!

Это ведь не может быть какой-то розыгрыш, верно? Не думаю, что Марина Львовна стала бы поощрять подобное. Но что тогда произошло…

Передо мной встала проблема: либо до утра просидеть в автобусе, ожидая возвращения забывших меня одноклассников, либо пойти вперёд, в неизвестность. Подумав немного, я предпочла первый вариант. Конечно, сидеть одной в темноте в ожидании непонятно чего мне не хотелось, но в автобусе, по крайней мере, было безопасно. Что таится в этих местах – один бог ведает!

В попытке разузнать, что тут произошло, я решила осмотреться. Пока проверяла пассажирские сиденья и водительское кресло, никак не могла отделаться от мысли, что ребята просто-напросто…исчезли. Я не детектив, поэтому, вполне возможно, упустила какие-то мелочи, но ничто не указывало на то, что в этом автобусе ещё три часа назад буйствовала группа подростков: растворились приклеенные к сиденьям жвачки, пропал тайком запиханный в щели между креслами мусор, убрались засунутые в кармашки опустошённые бутылки из-под лимонада и даже грязь сбежала с заляпанного пола. Остались только я и мой рюкзак.

За всё это время так никто и не появился. Когда наступило утро, я немного размялась, быстро перекусила одной из припасённых булочек (мучное я любила и в поездки всегда брала его побольше, с запасом) и рискнула выйти на улицу.

Мир как будто стукнул меня палкой по голове. Всё выглядело так, словно кто-то окунул кисточку в жёлтую и красную краску и небрежными взмахами разбросал по лесу цветные кляксы. Они мелькали то там, то здесь, подрагивая на хрупкой зелени листьев и трав, и создавали совершенно невероятную атмосферу какой-то загадочной, неуловимо притягательной нежности. Растения были как будто тоньше, ранимей, ярче, и даже казалось, что в них находились вставки из прозрачной органзы.

Я потёрла глаза, сбрасывая с себя наваждение, но окружающее пространство не изменилось. Оно по-прежнему было чужим, по-далёкому прекрасным, и почти просило запечатлеть его. Страх мгновенно был вытеснен желанием взяться за карандаш и хотя бы сделать набросок. В этом, наверное, состояла одна из моих главных странностей: мне совсем не нравилось срисовывать с фотографий. По-своему и они были красивы, но как-то так получалось, что вся жизнь, вся энергия пейзажа растворялась в процессе оцифровки.