– Теперь ваш дом – здесь, – сказал Александр Мстиславович и загадочно блеснул глазами. – Прошу, наберитесь терпения. Я всё вам объясню, обещаю, а пока следуйте за мной.

Он хочет оставить меня здесь? Но зачем? Неужели для наказания? Но я ведь неспециально сделала то, что сделала, чем бы это ни было. И я не могу жить тут, это же совсем незнакомое место!

Но и по лесу бродить тоже не выход…

Входные двери вели в небольшую, хорошо освещённую лампами комнату, в которой за письменным столом сидел низенький худенький старичок с тонкой бородкой и что-то записывал в толстую засаленную тетрадь с кожаным переплётом. Все стеллажи были заставлены такими же тетрадями, только с чёрными пометками на обложках. Между ними каким-то чудом умостилось старое, местами лишенное обивки кресло – видимо, дань гостям – и столик с крошечным аквариумом.

Услышав, как затворились двери, старичок поднял голову и просканировал меня мутными серыми глазками.

– Имя и ипостась. Определить не могу, – неожиданно приятным старческим голосом потребовал он.

– Ангелина Александрова. А что…

– Равный Вулу, ипостась ещё не определена, – перебил меня Александр Мстиславович.

– Кого попало не пущу. – Старичок задрал голову, тряхнул бородкой, поднял перо, словно защищаясь. – Мне хватает того, что приходится вашему грифону по десять исправительных работ в день назначать, на которые он не ходит. А выговор я ему лично сделать не могу, в моём-то возрасте на такую верхотуру подниматься…

– Равный Вулу, я делаю всё возможное, чтобы убедить его соблюдать дисциплину, но, поскольку стремление к нарушению…

– …правил в них заложено природой, подчас вы бессильны. – Господин Вулу словно смаковал каждое слово. – Потому как вы своих слов не держите и обещаний не исполняете, я вашу неопределенную никуда не пущу, пока она не определится.

– Господин Вулу, – начала я, и голос мой неожиданно задрожал, —прошу, войдите в моё положение. Я здесь оказалась совершенно случайно, и не знаю ничего о ваших разборках. Меня сегодня до чёртиков напугал Эдриан, плюс я спала всего четыре с половиной часа, промокла под этим дурацким дождём до нитки, промёрзла насквозь и…Я очень, очень хочу домой!

Когда я прокричала последнее слово (случайно, правда), на улице громыхнуло, а в комнате на мгновение вспыхнула и тут же исчезла – как такое возможно?! – шаровая молния.

Да что со мной происходит?! Я никогда, ни-ког-да не повышаю голос!

С самого утра с моим поведением творится какая-то ерунда. То я пугаюсь каждого шороха, то проявляю чудеса отваги и грублю парню со смертельно опасным даром, несмотря на то, что в таких ситуациях обычно даже рта раскрыть не могу!

В меня как будто что-то вселилось…

– П-п-простите, – стушевалась я. – Простите, пожалуйста! Я не хотела кричать…Я просто…Не знаю, что на меня нашло.

Господин…или, если на местный манер, равный Вулу кивнул, но ничего не сказал, глядя на меня широко распахнутыми глазами.

Я плюхнулась в кресло с рюкзаком в обнимку и зажмурилась, пытаясь стряхнуть накатившую усталость. Поскорей бы закончилось это бесконечное утро!

– Вы знаете, – у господина Вулу голос тоже почему-то задрожал, и совсем не по-старчески, – я теперь точно знаю, что писать. Только распишитесь здесь и идите.

Перед уходом Александр Мстиславович предупредил:

– Надеюсь, вы пока никому…

– В таких делах спешить нельзя, – буркнул равный Вулу. – Да и Знающие всемогущие сейчас все в зале на первом этаже, обсуждают Закрытие. Не буду пока их беспокоить…Девочка не нарочно, это ж видно.

– Спасибо, Дим.

Старичок махнул своим пером и уткнулся носом в тетрадь, напоследок выдав странный комментарий: