Старик медленно кивнул, сплюнул на белый снег темный комок. Его голос был тихим, скрипучим, как несмазанные дверные петли.

–Мерзнут все, – сказал он, обводя взглядом заснеженное пространство вокруг церкви. – Здесь даже призраки мерзнут.

Сказав это, он снова взялся за лопату, не ожидая ответа, словно поделился очевидным фактом, не требующим комментариев. Андрей постоял секунду, ощущая, как холод от слов старика пробирает глубже, чем зимний воздух. Потом кивнул сам себе и пошел дальше, в сторону библиотеки – следующей точки своего утреннего маршрута. Фраза старика эхом отдавалась в голове, накладываясь на скрип снега под ногами. Даже призраки мерзнут. В этом городе это казалось совершенно естественным.

4. Библиотека: Архив как лабиринт

Городская библиотека располагалась в старинном купеческом особняке с облупившимся желтым фасадом и высокими, вечно заиндевевшими окнами. Внутри царила тишина, но иная, чем на улице – не мертвая, а спящая, пропитанная запахом старой бумаги, клея и пыли веков. За массивной дубовой стойкой восседала Марья Ивановна, бессменная хранительница этого царства букв. Женщина неопределенного возраста, с прической-«бабеттой», которая, казалось, не менялась с эпохи застоя, и лицом, будто вырезанным из пожелтевшей газеты семидесятых годов – строгим, немного усталым, с плотно сжатыми губами.

–Здравствуйте, Марья Ивановна, – тихо поздоровался Андрей.

Она подняла на него глаза поверх очков в роговой оправе. Взгляд был цепким, оценивающим.

–А, переводчик», – кивнула она. – Опять в подвал? Все ищете что-то?

У Марьи Ивановны была странная привычка: она постоянно переставляла книги на полках, не следуя никакой видимой логике – ни алфавитной, ни тематической. Однажды Андрей рискнул спросить, зачем она это делает.

–Чтобы время запутать, – ответила она совершенно серьезно. – Книги – они ведь как часы. Каждая на своем месте – тик-так, порядок. А я их перемешаю – и время сбивается, начинает петлять. Интереснее так.

Андрей не стал спорить. В этом городе у каждого были свои способы бороться с линейностью бытия.

–Да, в архив, – подтвердил Андрей.

Марья Ивановна достала из-под стойки большой, тяжелый ключ, похожий на средневековый артефакт, и протянула ему.

–Только недолго. Там сквозняк сегодня гуляет, как неупокоенная душа.

Спустившись по скрипучей деревянной лестнице, Андрей оказался в подвале-архиве. Воздух здесь был спертым, тяжелым, пахло сыростью, плесенью и чем-то еще – слабым, но отчетливым запахом железа, будто здесь когда-то пролилась кровь или просто ржавели забытые механизмы. Освещение было тусклым – несколько голых лампочек под потолком бросали дрожащий свет на бесконечные ряды металлических стеллажей. Они уходили во тьму, высокие, громоздкие, похожие на скелеты доисторических животных, вымерших задолго до появления письменности.

На полках теснились пыльные папки-скоросшиватели, перевязанные ветхими тесемками. Картонные коробки с инвентарными номерами. Подшивки местных газет за последние сто лет. Андрей медленно шел вдоль рядов, проводя пальцами по корешкам. На некоторых папках виднелись надписи, сделанные каллиграфическим почерком: «Дела репрессированных. 1937 г.». От них веяло особым холодом, не связанным с подвальной сыростью.

Он искал не что-то конкретное. Скорее, он искал ощущение, резонанс, знак – как искал его на карте исчезновений у себя на стене. Иногда здесь, среди пыльных бумаг прошлого, ему удавалось наткнуться на что-то, что выбивалось из общего ряда, нарушало монотонность архива.

И сегодня он это нашел. В самом дальнем углу, на нижней полке, заваленная какими-то ветхими ведомостями, лежала книга. Не папка, не подшивка, а именно книга. В простом черном переплете без каких-либо надписей. Она была тяжелой и необычно холодной на ощупь.