Запах гнили, влажной земли и чего-то мерзко сладкого, не то крови, не то застоявшейся воды, наполнил узкие, петляющие улочки Олдтауна. Этот смрад, подобно тяжелому одеялу, окутывал каждый закоулок, проникал под кожу, вызывая тошноту и отвращение. Едкий дым от догорающих костров, разведенных, скорее всего, в панике, когда первые крики ужаса разорвали ночную тишину, добавлял свою тошнотворную ноту в и без того отвратительную симфонию запахов. Он щипал глаза, обжигал легкие, делая каждый вдох мучительным. Детектив Рэй Маккалистер, чье лицо и без того было изрезано глубокими морщинами, словно карта долгой и тяжелой жизни, нанесенная на изношенную кожу, испещрено сетью бессонных ночей, теперь украшала еще и гримаса отвращения. Он поправил старую, протертую до дыр кожаную куртку, словно пытаясь укрыться от этого кошмара, словно жалкая одежда могла хоть как-то защитить от той мерзости, которая расползалась по городу, но тщетно. Это было как пытаться остановить наводнение, прикрываясь ладонью. Мертвецы. Они вылезали из своих могил, из-под земли, взрыхляя влажную почву и разбрасывая в стороны куски травы и камни, из-за разбитых надгробий, потревоженные и злые, хрипя и шатаясь, как пьяные, неуклюжие куклы, вырванные из плена мрака. Их мертвые, застывшие глаза, словно мутные осколки стекла, были устремлены куда-то в никуда, словно они не видели ни живых, ни мертвых, а просто шли, подчиняясь какому-то неведомому зову. Их разорванная, истлевшая одежда, когда-то повседневная и обычная, теперь болталась на костлявых телах, словно саваны, наспех брошенные на скелеты. Они искали… чего? Плоти? Мозгов? Жаждали ли они живой энергии, или просто искали способ заглушить терзающую их посмертную боль? Рэй не знал, и это бесило его больше всего. Неизвестность всегда была его врагом, словно змея, притаившаяся в траве, готовая в любой момент укусить.

Он вытянул из кармана смятую, почти пустую пачку сигарет “Ред Стар”, его неизменный спутник во всех тяжелых делах, достал последнюю, самую последнюю сигарету, с погнутым фильтром и приклеенными к ней табачными крошками и поджег ее старенькой зажигалкой, с трудом высекая искру из протертого кремня. Маленькое, хрупкое пламя на мгновение прогнало мрак, осветив бледное, усталое лицо Рэя. Глубокая затяжка обожгла горло, и на мгновение он почувствовал облегчение, словно никотин мог как-то заглушить тот ужас, что сковал его душу. Хотя, признавал он про себя, вкус сигаретного дыма отвратительно смешался с этим тошнотворным запахом смерти, создавая букет, от которого его подташнивало. В темноте, разгоняемой лишь косыми, бессильными лучами тусклых фонарей, которые каким-то чудом еще работали, словно отказываясь сдаваться перед лицом апокалипсиса, привидения бледных лиц и разорванных одежд скользили по мостовой, спотыкаясь о булыжники, неуклюже тянулись к живым, как дети, просящие милостыню. Рэй видел, как вчерашний булочник, добродушный толстяк, чья смешная фартучная шляпа всегда вызывала у него улыбку, с раной на горле размером с кулак, неестественно вытянутой рукой, словно сломанная кукла на нитках, настиг и разорвал на части почтальона, молодого, худощавого парня, который всегда шутил над его любовью к сигаретам, чей крик ужаса и боли еще звучал в голове Рэя. Этот звук, раздирающий тишину, засел глубоко внутри, подобно осколку стекла. Крики, от которых еще недавно кровь стыла в жилах, от которых хотелось закрыть уши и отвернуться, теперь, казалось, стали частью этого нового, безумного городского пейзажа, печальным саундтреком этого кошмара.