Фридрих потрогал свое лицо. Разве Элизабет забыла, как мальчишки-ровесники из их городка над ним издевались? А как насчет планов Гитлера по чистке населения? Может ли Фридрих считаться истинным немцем? Вдруг решат, что он недостаточно чист?

Он тихонько проговорил:

– Вряд ли им понравится мой вид.

– Ах, Фридрих, забудь про свою гордость! Все немцы должны объединиться на благо отечества! Ради счастливого будущего нашей страны и простых людей.

Фридриху вдруг показалось, что Элизабет повторяет слово в слово то же, что говорил Ансельм. Они что, ходили на одни и те же митинги?

– Фридрих не будет рисковать, – сказал отец.

– Отец, ты упрямишься, это безрассудно! А вот Маргарета меня поддерживает. Она меня понимает и разделяет мои чувства, так же как ее родители.

– Ее родители? – переспросил отец.

Элизабет вздернула подбородок:

– Это они нам посоветовали попробовать сходить на митинг!

Отец нахмурился и как-то весь сгорбился:

– Наши собственные родственники… Вот как, значит, ты проводишь свое время?

– Общественная работа занимает у меня только вечер среды и субботы, – ответила Элизабет. – И благодаря ей меня стали больше уважать и врачи, и медсестры. – Она встала из-за стола. – Отец, мне нравится в Союзе! Мы ходим в походы, устраиваем пикники. Поём! Я постоянно общаюсь с людьми, многим помогаю. Меня ценят за медицинские навыки. Я уже состою в Молодежной медицинской службе. И я твердо решила стать одним из вожаков! Буду подавать пример младшим девочкам.

– Мечты, мечты, – проворчал отец.

Элизабет пропустила его слова мимо ушей.

– Я не смогу часто бывать дома, потому что, будучи потенциальным молодежным лидером, должна все свое время отдавать Союзу немецких девушек. Отец, мне нужно свидетельство о крещении. И ваши с мамой тоже. Или свидетельства о браке. А если каким-нибудь чудом сохранились дедушкины или бабушкины, было бы замечательно! Тогда мне будет гарантировано место в руководстве.

В руководстве? Сестра намерена привлекать других к поддержке Гитлера?

В дверь дома постучали.

– Это, наверное, дядя Гюнтер со своим аккордеоном, – сказала Элизабет. – Может, хоть он за меня порадуется.

И она выбежала из кухни.

Отец встал, бормоча себе под нос:

– Дядя Гюнтер не порадуется. Я пошел спать.

– Штрудель не будешь? – спросил Фридрих. – И, может, немножко музыки?

Отец ответил, выходя за дверь:

– Аппетит пропал.

Скоро в кухню вошел дядя Гюнтер, обнимая Элизабет за плечи:

– Фридрих, наконец-то мы снова все вместе!

Фридрих выдвинул для дяди стул:

– Да, вместе… Только кроме папы. Он просил его извинить. С желудком что-то.

– А, жаль. Ну ничего, мне больше достанется! – сказал дядя Гюнтер, окидывая взглядом стол.

Элизабет подала штрудель и принялась оживленно болтать, будто не замечая отсутствия отца и унылого выражения Фридриха.

Дядя Гюнтер сперва тоже был веселым и добродушно расспрашивал Элизабет о работе. Но, слушая ее рассказы, он становился все молчаливей. В конце концов отложил недоеденное любимое лакомство, сказал, что устал, надел пальто и взял свой аккордеон.

Уже уходя, он посмотрел на Фридриха, и Фридрих не понял, что было в этом взгляде: жалость или страх?

Он боится за Элизабет?

Или за Фридриха с отцом?

На следующее утро, когда Фридрих вышел в гостиную, отец сидел, сутулясь, в кресле. Он как будто съежился, словно из него выпустили весь воздух. На коленях он держал оклеенную тканью шляпную картонку. Вокруг были разложены бумаги и фотографии, крышка от картонки валялась на полу.

– Отец, это что?

– Бумаги, которые просила Элизабет.

– Зачем? Если их ей не дать, она не сможет стать руководителем и, может… Может, опомнится.