посланцев из ада,
в Портленд припершихся молча,
испить не спеша лимонаду
и оптом продать пару тысяч индейских
просоленных разноразмерных, блестящих,
как смоль париков, под названием скальп.
Добытых своими руками.
Черной меткой клеймённые —
маленькой точечкой крови
невинной – не смоешь.
С пьяной ухмылкой беззубой,
простецкими байками про путешествия,
штиль и шторма, тот чудно́й и смешной
треугольник,
что бермудским назвал кутюрье,
ради модной тусовки,
чуть-чуть перекрасив из черного в серый,
сорок оттенков свинца,
обнажая всю суть и тщету карнавала,
жалких масок убожество и вожделенье лжеца,
неестественно бабьим капризным жеманным
и томным своим голоском.
Бом-брам-стеньга,
такое случается в море,
треснула-вмиг-сорвалась.
И хрястнули обе ноги.
Ч-ч-ёрт, карамба!
И баста…
Мой суровый седой капитан, одноногий,
он чуял фарватер любой,
хоть на полном ходу,
Ему и шторма́ нипочем,
одинокая дикая сила,
в сочетании с точным расчетом и волей.
Якорь в глотку тебе! Разорви тебя гром!
Не спеша,
он отмерил
всего два удара.
Дьявол, холера усатый!
Отсёк мне ступни.
И крылья, в придачу.
Ззарраза!
Чтоб меня целиком не отдать
беспощадной гангрене до срока
и Магам Магриба,
чтоб до Тортуги успеть доползти мне
по штилю, под выжженным солнцем Карибов.
Ну ничего, я был юнга смышленый,
…такой и без ног проживет…
Не поспоришь, с грубой силой и
лихостью дикой чужой,
а также с замшелой рутиной увядших законов,
с повседневной тоской ожидания,
как в лихорадке, той беспросветной минуты,
тупой отрешенности миг, шаг за грань,
когда выйдешь сдаваться судьбе,
теряя устойчивость даже в сомненьях.
В снах затуманенных,
в диких чужих очертаниях Теночтитлана
увидишь, как обезьяны бесстыдно смеются,
оскалившись, рот прикрывая и уши, глаза,
выдавая молчанье, за вожделенного золота
слиток. Молчание – ложь!
Кто здесь?
Хмурый призрак из вечности…
Рушатся старые боги,
крутится ржавое чертово, зла колесо-карусель,
обгоняя сансарное хитросплетенье миров.
На смену спешит им, с безумной и
грязной улыбкой проржавленный Джокер,
сам на себя не похож,
не зная, что значит касанье души,
острой отравленной шуткой,
скользнувшей случайно по горлу,
успел всё испортить.
Тупой заводной апельсин надоел.
Кто там еще? Выходи! Где ты?
Злой серый карлик глумливый —
тошнотная хитрая моль,
лепечущий подлые лживые россказни,
скользкой ухмылкой кривясь исподлобья,
он сжал и заклеил немо́той
мои почерневшие скулы.
Зачем? Я ведь давно замолчал.
Только кашель из мыслей
и грохот ломающих крылья Икаров,
будит еще по ночам.
А чувство обиды и злости осталось занозой
В сердце… Но я не позволю
в пошлость и тлен обратить самые тонкие
предбессознательно неуловимые токи.
Из бесконечной вселенной
идущие к нам ручейки…
и они вновь придут…
И наполнят вселенский, души океан,
покоем и светом, и свежестью ветра
поднимут в пареньи, и я всё увижу и вспомню.
Как рассыпа́л, по наивности, звёзды
и зёрна граната,
ярко бордовые капли – пьянящие звуки,
всё завертелось, на грани потери сознанья,
вспучилось лавой, готовою брызги
в экстазе через мгновенье извергнуть.
Всё прожигающих камешков
слезы кровавые точно рубины…
Снегу отдать, снегирям
пригоршни спелой рябины,
чтобы они красной грудкой блеснуть,
деловитой и гордой походкой успели
в крепкий мороз прогуляться.
Прохлада тонкой заветною ниточкой звуков
доверчивых силится вывести ближе
к соленой тропе бирюзовой прилива.
в солнечных бликах играя,
искрясь на упругой волне,
вдыхая рассвет…
2018—2020
Сто строк
Из трагифарса «Сыр для Принца»
Гамлет:
…Похоже, я и есть – тот третий лишний,
на этом празднике лжецов и лицемеров,
средь злых рабов, пустых господ,