О-о, замолчи, гитара,
Теперь уже слишком поздно.
Рыдать и молить о пощаде,
гордому сердцу невмочь.
Пусть, три револьвера дружно,
Залпом меня проводят.
По горной тропе к истокам,
Твоей и моей судьбы.
И красных звезд ожерелье,
На белой моей рубахе.
Все восемнадцать, кряду,
Украсят наряд мой скорбный,
Для лучшего из миров…
…теперь уж поплачь, гитара…
Смеяться ведь ты не можешь…
Любовь и несчастье вместе,
хоть я тебя не услышу…
2013—2023
О любви
Средневековая молитва Девы
Дева, скрывая рыданий нещадных потоки,
молча молилась в келье, в тиши предрассветной.
Тайно. Хотела вернуть свои чувства к истокам, —
высказать в жарком бреду, в молитве заветной.
Вихрь нескончаемый чувств неостановимый, —
выпустить дерзко и зло, порой вдохновенной.
Душу гнетет и томит, жжет огонь нестерпимый,
не спрятать от мира пламя мечты сокровенной.
«Навзничь свирепо меня опрокинь,
гунном мохнатым сорви все одежды…
Сладко принять мне до мертвенной стыни,
силу твою и остаться безгрешной.
Душу и тело мое истерзай,
в диком восторге, презрев все законы.
Меч свой горячий мне в душу вонзай.
Платой прими мои слабые стоны…
Тихо усни на груди у меня,
мальчик мой, воин печальный и сирый.
Будешь ты счастлив до Судного Дня,
мне ж, каменеть у отверстой могилы…»
1989
Его Муза
Муза его выгоняла из дома, в отчаяньи.
В ночь и премерзкую злую погоду,
в самую хлябь беспросветную стылую,
дерзко кричала ему нескончаемо вслед,
он кричал и ругался, и плакал в ответ, ей и миру.
Их злые несчастные вопли метались по ветру,
свирепо и точно жалили яростно, невыносимо.
Больные слова переплетались искусно
надрывно и скорбно со скрежетом мира, визгом
горластого и ненасытного вечно семейства.
Шквальный задиристый ветер, слепой ураган
превращался в неистовый смерч, он смешал
все проклятия, жалобы, черное, алое, стоны
в неимоверно бесстыдную адскую хищную
необъяснимую сна круговерть.
Он крушил, выворачивал навзничь привычное,
ввысь улетал, достигая до самого дна,
превращая живое в зыбкое и эфемерное.
В фартуке голая смерть, с усмешкой
дерзко и тщетно цветы поливала.
Под мертвой водой, скрижали, препоны
железобетонные слов, рушились,
медленно плавились в буре мосты,
оседая в седую пучину…
Молнии жгли и мерцали,
легко рассыпаясь синкопами искр,
проливаясь лучистым дождем через край,
немного наивным и ждущим ответа,
во тьме, барабаня игриво по листьям и лужам,
тревожил он, жег, хохоча, а ближе к рассвету,
всё уже было разрушено, смято, пустынно…
и что-то уже нарождалось в душе
и пространстве…
Извергшись, мощно раскинулась даль,
отпуская устало ресницы и молча
дышала вокруг неизбывной тоской
неотступной, томительной негой…
нездешний покой, крался неслышно и нежно
стелил покрывало тумана ковыльного,
щедро жемчуг капель росы разбросав,
улыбаясь скользил в горизонт,
пожирающий прошлое,
время, миры и пространства…
Но время суровое, что неприкаянно дружит
со смертью, в мудрые сроки свои,
однажды всё оживит, брызнув живою водой
и воспрянет цветок и взойдет, с солнцем,
живые слова, обескураженно, дико, очнувшись,
стремглав возвращались в чернильницу,
будто страшась потеряться во тьме,
раствориться в глубинах омута чувств
исчезали значенья.
Новые жадно бурлили, в котле клокоча,
колдуя, клубясь ослепляя, дразня и играя,
яды дробя, превращая отраву и боль
безнадёжной тоски в волшебное зелье.
Слова, горечь скрывая за ложью, а ложь
за беззубой улыбкой судьбы,
рассыпались каскадами искр,
фонтаном аорты, магмой сжигая несчастье,
дико танцуя над пропастью острой и зыбкой,
томно над вязкой и подлой трясиной мечты,
тянущей медленно вниз непреклонно и жадно,