Я спустился в каюту. На полу распластался мой пес со страдальческой мордой на вытянутых лапах. Вид у него был брошенного на произвол судьбы собачьего ангела. Лопатки его болезненно выпирали, а когда-то это были самодовольные крылья. Услышав меня, не открывая глаз, Джим приветственно завилял хвостом. И мне даже показалось, что его морда улыбается. Это был хороший знак, Джим чувствовал окончание шторма. Значит, все благополучно закончится. Организм требовал общения. Мы поднялись наверх. Все – мокрые и возбужденные, похудевшие и осунувшиеся – собрались в кают-компании.

– Мужички! Что-то на кисленькое потянуло.

– Эй, вахтенный! Поднимай кока. Экипаж есть просит.

– Пусть готовит мировой ужин. Жизнь снова начинается!

– А ну-ка, Веня, давай песню!

И Веня, смущенно улыбаясь от такого множественного внимания, запел нашу любимую:

Все были в ударе. Шторм. Качка. Тошнота. Усталость. Все ушло на второй план. Мы – единая команда. Экипаж единомышленников. Здесь вместе – все мои друзья: геологи, моряки, буровики, радиогеодезисты. Команда прокуренных, обессиленных от качки, тошноты, шторма, шквального ветра мужчин. Утомленных, неспавших, давно оторвавшихся от берега, уюта и женщин, но подчиняющихся негласному морскому закону: работа – превыше всего.

Через день наше судно подошло к месту высадки берегового отряда. Нас высадили на берег, где располагалась Камчатская поисково-разведочная партия нашей экспедиции. А на следующий день мы с Джимом пошли в маршрут. Это было самое счастливое время для собаки и для меня. Я всецело был занят работой. Описывал обнажения, отбирал пробы, выполнял шлифование аллювиальных отложений. Джим носился рядом, лаял, визжал, прыгал, таскал мне всевозможные палки – это было настоящее счастье для собаки, словно он попал в родную стихию и ей отчаянно наслаждался. Время от времени он приносил мне какую-то мелкую дичь. Бросал ее к моим ногам и, довольный собой, мчался по огромной тундре наперегонки с собой. Громко, пронзительно лаял, словно показывая всему миру свою собачью значимость. Это было самое счастливое время для пса. Мы жили душа в душу. Я ни разу не повысил на него голос, а только хвалил и восхищался.

Вечерами к нам приходила Лера. Мы сидели долго на берегу, провожая угасающий закат. Болтали о жизни. Затем разжигали большой костер и весело, с гиканьем, бесстыдно купались нагишом под восторженное мигание миллиардов звезд. Потом долго сушились у костра. Целовались страстно. Нам казалось, что нас соединила Галактика.

Джим не смотрел на нас. Он демонстративно отвернулся и делал вид, что его очень интересует молодая луна.

Утром мы вылезли из спальника. Джима у палатки не было.

– Неужели обиделся? Приревновал? – подумал я и стал волноваться.

– Где ты, мой благородный друг? Вернись, дружище!

И вдруг мы увидели Джима. Пес бежал как-то странно. Голова его все время клонилась к земле. В пасти собаки трепыхалось что-то серебристое. Это был кижуч, нерест которого мы видели на ближайшей реке. Джим подбежал ко мне и выплюнул из пасти еще живую рыбу с выпученными глазами, и, довольный собой, бухнулся рядом, ожидая похвалы и заслуженной ласки.

– Какой ты молодец! Добытчик! Кормилец наш! Чудо ты мое несравненное!

Джим молча слушал похвалу и презрительно смотрел на Леру, а его хвост гордо крутился в восторге. Я потрепал его загривок, обнял и прижал к себе.