Это потом шум поднялся на все село – так попадья голосила. И хоть стоял поповский дом чуть в стороне от других, а скоро и староста пожаловал, и другие мужики, и даже ребята – думали, пожар. Отец Андрей еще живой был, его на постель из горницы перенесли – Климка слышал, как он храпел. Не как спящий храпит, а иначе, по-другому. Так жутко стало от этого храпа, что Климка из дому на мороз выскочил, уши руками обхватил, сел на крыльцо и от страха заплакал. А кот Васька сидит на поручах – нахохлился, вспушился, глаза отводит с презрением. Будто сказать хочет: «А я тебя, Климка-дурак, предупреждал. А ты не верил».

Эх, лучше б попадья помалкивала тогда, потому что только хуже вышло. Мужики-то сразу смекнули, отчего отец Андрей помирает, – несло перегаром после этой французской водки не слабей, чем от простой сивухи. А еще поняли, что помирает-то он без причастия. За дьяконом Яшкой Климку послали, но Климка и тот знал, что Яшка ни исповедать, ни причастить не может, нету у него иерейского звания, иначе бы отец Андрей сам по ночам в Завражье не ездил – Яшку бы посылал. И Игната, хоть он и закончил семинарию, в иереи пока не рукоположили. В общем, известное дело – сапожник всегда без сапог.

К полуночи отец Андрей храпеть перестал и отошел тихо, будто во сне. И тут же, у смертного одра его, пошли разговоры, что-де нельзя его отпевать и хоронить на кладбище, раз он от опоя помер. Хоть и батюшка, а все равно нечистый покойник. Еще говорили, что если опойцу в болоте не похоронить, на будущий год снова засуха будет. И без того плохого лета ждали: морозы рано ударили, без снега, озимые померзли. Но эти все разговоры Игнат велел прекратить и сказал, что отец Андрей, может, грибами отравился.

Урядник на следующий день приезжал, вместе с доктором. Климка сам их не видал, его Игнат послал помогать Яшке и Никите в церкви порядок наводить, потому что на отпевание должен был помощник благочинного из города приехать. Но Митька вечером рассказывал, что Игнат дал доктору денег, чтобы тот про смерть от опоя ничего не писал, а написал бы про грибы.

На каждый роток не накинешь платок: все равно в деревне народ волновался, и к отпеванию собрались мужики возле церкви, чтобы не пропускать туда гроб. Но Игнат два ведра водки им выставил на помин души отца Андрея, а Никита и староста уговорились с ними, что стену в доме разбирать не будут, вынесут через дверь, отпоют как положено, но на кладбище в обход понесут, через перекресток, и лапником дорогу выстелют. Мужики еще хотели, чтобы отца Андрея лицом вниз в гробу положили, но на это Игнат тоже не согласился. И когда приехал помощник благочинного, все чин чином состоялось, даже Яшка сухой был как лист до самых поминок.

Сима и Гриша тоже приехали, и поповны с мужьями. Мамка на кладбище плакала очень, мычала громче, чем поповны и попадья выли. И Климка плакал – жалко ему было отца Андрея. Особенно жалко, что его лицом вниз мужики положить хотели – не по-людски.

Поминки хоть и постные были, но богатые. Климка с ног сбился бегать из кухни в горницу, но справился не хуже Ганьки-полового. Только когда гости уже из-за стола разошлись, он блюдо с кутьей случайно на пол опрокинул, оно и не разбилось даже, но каша на половик, правда, вывалилась. Климка хотел ее собрать потихоньку – все равно никто есть уже не будет, разве что отец Андрей ночью придет выпить-закусить. Но Игнат тут как тут оказался, увидел, как Климка блюдо на стол ставит. У Климки от страха душа в пятки ушла, аж коленки затряслись. Метнулся он в сторону от Игната, но тот за волосы его крепко ухватил и раза три приложил носом об это блюдо злосчастное. А кутья-то с медом, липкая… Стоит Климка – руки в каше, морда в каше, – утирает слезы и кровь из носа. Больно, обидно… Игнат даже не сказал ничего, молча ушел бы, если бы с Гришей на пороге не столкнулся. И так страшно Климке от этого стало – от того, что он молча, без сердца, но со злобой.