Еще побродив, Убак улегся у моих ног идеальной иллюстрацией к учебнику по приручению собак. Он устал, сил больше не было. Еще бы! За час он переделал дел больше, чем за все время со дня рождения. Мадам Стена сказала, что он уже побывал у нее в доме вместе с сестрами и братьями, что она обязательно приносит сюда щенков, чтобы они привыкали к другому миру – пылесосу, Жан-Пьеру Перно[24], дверям, которые хлопают, к деловитой возбужденности людей. Я ее поблагодарил, хотя, может, это и глупо. Но вообще-то, может, лучше людям привыкать к молчаливому спокойствию собак?

Вот мы уже и навсегда вместе, и это ненормально, потому что сначала должны быть свидания, надежды, страхи, розы, стихи, постепенное отмыкание затворов и тогда только две жизни сливаются воедино. А с собакой – вы входите в дом один, проходит час, и вы уже слиты. Потеряли подготовительный период, выиграли в надежности.

– Я знаю своих собак… Да, собаки… Так вот, я чувствую, что Убак очень рад, что уезжает. И я говорю это не для того, чтобы вас успокоить.

– Но вы меня все-таки успокоили.

Убак действительно этого хочет? Ему это нравится? Вопросы, которые станут мелодичным припевом в нашей будущей жизни, и на них не будет ответа, а будут только истолкования, прекрасные и ужасные.

– С людьми по крайней мере можно разобраться, они говорят.

– Да, они могут сказать, что им надо.

Я бы часами беседовал с мадам Стена. Может быть, я в стадии зарождающейся влюбленности? Не в нее как в человеческое существо, а в нее как в источник, раздающий возможность любить…

Я встал, Убак тут же встал тоже. Спасибо, малышок, ты облегчаешь мне этот очень важный момент – я бы не вынес, если бы мне пришлось начинать с принуждения, если бы только крепкая мужская рука решала твою судьбу. Мадам Стена и я сказали друг другу «до свидания» – настало время, можно сказать, носовых платков, и каждый охотно передал возможность вытирать ими глаза другому. На протяжении многих лет я буду посылать ей фотографии, как это делают тюремщики – подтверждая: вот он, он жив.

Мы (именно так – мы) прощаемся с фермой. Я машу рукой, обещая новые встречи. Помогаю Убаку тоже сказать «до свидания», а сам не свой от радости, что мы уже за воротами. Обернувшись, я замечаю табличку и узнаю, что ферма носит название «Костер», а в первый раз я этой таблички не заметил. Костер – это погибель, сгорание, конец, но это и жар, тепло, жизнь. Я делюсь своими соображениями с Убаком, и он, похоже, со мной согласен, потому что мотает головой, как мотают игрушечные собаки на полке за задним сиденьем. Так у нас и поведется, разговоры войдут у нас в привычку. И я всегда буду спрашивать Убака о его мнении. Может, начало этой привычки и положила наша с ним первая совместная ухабистая дорога, которая заставила его мотать головой? Иногда во время наших бесед Убак будет мне показывать, что скучает, что он уже сто раз от меня слышит одно и то же, но обычно он будет внимательно меня выслушивать и выражать свое одобрение. Будет случаться порой, что мне захочется услышать от него совершенно определенное мнение, я буду решительно на нем настаивать, но он не согласится, и я подчинюсь присущей ему неподкупной честности.

Я устроил его на сиденье в кабине. Отсюда далеко все видно. Он ничего не упустит. Все проплывает, ничего не задерживается.

– Знаешь, мир вокруг не всегда так мчится. Захочешь, и он замедлится.

Во всех руководствах говорится, что для путешествия щенков необходима клетка, что это спокойно для них и безопасно для окружающих. Интересно, какое живое существо чувствует себя в безопасности, попав в клетку? Если опасность возникает при торможении, значит, не будем тормозить. Мне не показалось, что Убак плохо себя чувствует в машине, зато вокруг такие чудеса – чего только не насмотришься: горы вдали, горизонты, Патагония. При каждой остановке фургона – на красный свет или еще по какой-нибудь необходимости – Убак решал, что настало время великого перелаза с его места на место водителя. Мне показалось, что ему хотелось бы свернуться у меня на коленях. Я сказал ему «нет», но в моем «нет» не прозвучало никакой категоричности, и он продолжал елозить туда-сюда и в конце концов свалился – ну что тут скажешь? Он же у себя дома.