– А ну пошел!

Лошадь взметнула копытами мелкую снежную пыль. Санки скрипнули и понеслись, увозя с собой лихого кавалериста, героя Наполеоновских войн, мечтавшего на склоне лет о новых ярких подвигах на благо России.

Если бы он выехал на несколько минут раньше, то его путь пересекся с Николаем Павловичем, ехавшим со своим старшим сыном Александром из Аничкова дворца в двухместной карете. Но встреча их уже не играла никакой роли.

Великий князь Николай Павлович вез сына Александра к Марии Федоровне, неожиданно изъявившей желание в столь поздний час побеседовать с внуком. Прихоть матушки вызывала тревогу.

Николай Павлович слышал от друга детства флигель-адъютанта Адлерберга о частых беседах генералов Милорадовича, Воинова, Бистрома, Нейдгардта и Потапова. Встречи проходили, как правило, по вечерам, в генеральном штабе армии. Возможно, матушке стало известно об этом или она знала о заседаниях давно? Но причем тут каприз Марии Федоровны привезти Александра? И каприз ли?

Час назад у него был князь Александр Николаевич Голицын. Он советовал поговорить с вдовствующей императрицей, предупредить ее, что междуцарствие долго продолжаться не может. По городу ходят слухи о готовящемся дворцовом перевороте, о  подготовке к восстанию военных, недовольных отсутствием в столице императора Константина, которому они присягнули. Александр Николаевич убеждал, что документов, подтверждающих право на престол Николая Павловича, достаточно и нельзя оттягивать с переприсягой.

Ему было известно – в Москве побывал адъютант графа Милорадовича с частным письмом к московскому военному генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну. Посланец известил князя – в Петербурге принесена присяга императору Константину и первым ее принес Николай Павлович. Есть, дескать, его непременная воля, чтобы присяга была принесена в Москве без вскрытия пакета, положенного в 1823 году для хранения в Успенском соборе.

Московский генерал-губернатор счел необходимым узнать мнение обер-прокурора общего собрания московских департаментов сената князя Павла Павловича Гагарина. Тот официально известил – коренной закон от 1797 года предусматривает, что при беспотомственной кончине императора престол переходит к старшему брату.

Архиепископ Филарет поначалу противился – частное извещение Милорадовича не может в деле такой государственной важности быть принято за официальное, для государственной присяги в церкви необходим акт государственный, без которого и без указа из синода духовному начальству неудобно на такое действо решиться.

Духовенство было вызвано в Успенский собор на молебен, обыкновенно совершаемый 30 ноября в честь святого Андрея Первозванного, а генерал-губернатор князь Голицын обещал о решении сената дать знать архиепископу Филарету в 11 часов утра.

Утром 30 ноября, в 10 часов сенаторы съехались по особым повесткам.

Курьера из Петербурга с официальным известием так и не было.

Генерал-губернатор князь Голицын объявил собранию о содержании письма графа Милорадовича, обер-прокурор Гагарин предложил заготовленное заранее определение о принесении присяги императору Константину.

Филарет, которому выпал жребий быть хранителем манифеста императора Александра I, не вскрывая секретный пакет, хранившийся в Успенском соборе, привел всех к присяге Константину.

Обращаясь вновь и вновь к событиям, произошедшим в Москве, Николай Павлович торопил возницу. Слова князя Голицына, полные тревоги, сказанные перед отъездом великого князя в Зимний дворец, продолжали звучать в ушах, волновали, требовали действий:

«Повсюду нарушается воля умершего императора Александра Павловича. Никто не обращает внимания на письма цесаревича Константина, которыми он подтверждает отказ от престола, данный им императору Александру I. Видано ли! Приватное письмо генерала Милорадовича в Москве поставили выше воли государя! Ваше высочество! Вся надежда на вас. Иначе Россия погибла».