Признаем, что Государь Николай II не имел силы Петра I. Не имел и людей верных и послушных, какими были современники Петра.

Но было и иное: время ни при чем, и появление такой силы, как Петр, свет еще может увидеть. Но Государь наш следует заветам благородства предков; они щадят даже врага: входя в Париж и Берлин, щадят Францию и спасают Германию. Не сходясь во имя гуманности с Наполеоном, Александр I не идет на уничтожение Англии. Видя смуту внутри России, Государи не мстят и не давят врагов, ограничиваясь единицами осужденных…

Государь Николай II несет Корону благородных и на ломку, по примеру своего великого дерзновенного предка, не пойдет, да и одинокий не может помыслить – бороться с силой Европы. Он идет по течению, веря в культурное начало мирового движения, веря в порядочность общества и стойкость народа…

Государь полон желанием благоденствия народа, идет навстречу культурным начинаниям своих министров и общества и щадит, и прощает ошибки.

Правда, сельское население при общине и при отсутствии всякого кредита хиреет. Правда – в среде народа не существует трудоспособного среднего сословия, и отсутствие технических сил трудовой интеллигенции дает себя знать на количестве и качестве производства. Правда – покупательная способность народа ничтожна… но Государю глубокомысленно доказывается, что по «финансовым и экономическим законам», а главное, по политическим соображениям – мы иначе уже не можем, как продолжать строить громадное здание modern, капиталистического хозяйства; Государю доказывают, что участие в мировом хозяйстве к тому обязывает… обязывают валюта, биржа, долги, и что к «варварской» системе Николая I вернуться немыслимо. И самодовольный, и малообразованный правящий класс, слепо подчиняясь вожаку Витте, – на деревянных лесах и соломенной подстилке хиреющей деревни, замирающей в общине, – продолжает торопиться достроить храм западного капитализма. Витте имеет за себя всю знать, печать, банки, биржу, тьму иностранцев, все купечество, все еврейство, всю интеллигенцию и все до низу общество, служащее через этого сановника «князю мира сего». Надо удивляться той смехотворной дикой «отчаянности», с которой, наперекор праву, смыслу и стихии, без фундамента, без плана, Витте ведет эту стройку. И все было бы нормально и целесообразно, и необходимо, если бы был план, и в первую очередь было бы сделано все для забытого и пренебреженного сельского хозяйства и бесправного крестьянства. Тогда никакие эксперименты не были бы страшны…

Этого-то главного правящий класс не делает. Фасад европейского образца растет, и, как нелепый, будет сметен первым ветром солдатско-интеллигентского бунта и похоронит под собой строителей. Из-под обломков его Ленин будет за что-то проклинать помогавшую ему бюрократию и буржуазию, а спустя шесть лет мы, русские, любя ходить по краю пропасти, впадаем в другую крайность, мечтая обрасти чертополохом и жить на основе натурального хозяйства…

Время не похоронит историю: ни славного, содеянного когда-то нашими большими государственными людьми, ни многого абсурдного, к которому стремилось современное общество…

Нам известно, что Государь знал все несовершенства и непродуманность политики своих правительств, но Он был бессилен один встать против них. Он все чаще и чаще слышал слова: «Нельзя то и нельзя другое по политическим и международным условиям», – а позже, с введением парламента, принявшего целиком программу Витте и всего радикального общества, всякий отход от этого курса был равносилен перевороту, на который Государь не шел.