Под конец сборов Ева уже жалела, что решилась на парадный выход, и со страдальческим лицом терпела укладку косы под жесткую женскую шляпу, крепившуюся к косе колючими шпильками.

Брать навязанный ей новенький туесок она отказалась, заявив, что он слишком мал.

– Да куда же тебе больше, чего в него класть? Ведь это только для порядка, нельзя девушке в шляпе и без туеска, некрасиво это, – разъясняла мать, но Ева стояла на своем и вышла к молодому мельнику с туеском матери, он был вдвое больше нового.

Пауль был в восторге от вида Евы и теперь совершенно точно утвердился в мысли, что она красавица. Сняв шляпу и помахав приветственно родителям Евы, он чинно подставил свой локоть, и пара пошла вдоль улицы.

– Не бойся, тебя со мной никто не тронет, – сказал Пауль.

– А кого бояться-то? – улыбнулась Ева.

– Воров, вот кого. Их у балагана как мух в свинарнике, того и гляди обчистят. Во, смотри, чего припас…

И он достал из кармана фунтовую гирю с привязанным к ней куском бечевки.

– Как врежу, небось не понравится.

– Это разве кистень? – усмехнулась Ева. – Вот оружие – получше твоего.

С этими словами они открыла материн туесок и достала из него тяжелую боевую перчатку из кольчужных колец.

– Это чего? – удивился Пауль.

– Перчатка.

Ева надела перчатку на руку.

– И чего с ней делают?

– Можно в морду заехать, а можно нож выхватить – прямо за жало и ничуть не порежешься.

– Ух ты! Это тебе отец дал?

– Да. У него всяких военных снастей видимо-невидимо.

– Против вора это не годится, – покачал головой Пауль, ему не хотелось в делах обороны выглядеть хуже девчонки.

– Почему?

– Он выхватит кошелек – и бежать.

– А я его собью вдогонку.

– Как это?

– Смотри!

Ева размахнулась и швырнула перчатку с руки в ворота ближайшего дома. Перчатка тяжело ухнула в дубовые доски, во дворе залаяла собака. Ева быстро подобрала ее, и они с Паулем, взявшись за руки, побежали к Рыночной площади, хохоча и радуясь возможности напроказничать.

Когда они были уже возле южных ворот, Ева указала на проезжавшего мимо всадника и спросила:

– А вот как ты думаешь, можно сшибить рыцаря в латах, если у тебя только оглобля имеется?

Пауль удивился такому вопросу и пожал плечами, он косился на других парней, которые тоже шли к балагану и с интересом посматривали в сторону Евы.

– Можно ткнуть его в железку, он и свалится, – предположил мельник.

– Нет, – покачала головой Ева. – Он оглоблю отобьет, а потом тебя – р-раз, надвое!

– Как это – надвое?

– Мечом. Четыре фута каленой стали, от него и на земле не спрячешься.

– А как же тогда? – опешил Пауль, представив себе эту страшную картину.

– Надо лошадь под «бабки» ударить, ноги осушишь, она и споткнется. Вот тогда и не зевай, – Ева вздохнула, – добивай вовремя.

– Кого?

– Рыцаря, кого же еще? Пока он оглушенный, двигаться будет, как пьяный.

Пауль был очень удивлен такими разговорами Евы, а она не сходила с этой темы все то время, пока они смотрели представление в балагане. Вернувшись домой, он все рассказал родителям, а уж потом мельничиха прибежала к Фраям, чтобы предупредить, что с их дочкой что-то неладно.

После разговора с ней Генриетта расстроилась и долго сидела за столом молча, потом тяжело вздохнула и сказала:

– Не знаю, Каспар, куда мы ее такую замуж пристроим. Только что за вора дорожного, другого она сразу изведет.

Нелегкие мысли о детях посещали Каспара все чаще. Раньше он думал, что стоит зажить мирной жизнью, как все наладится само собой, но вот дети подросли, а беспокойства меньше не становилось. Тут и успешные дела не всегда в радость были.

Хуберт, которому исполнилось двадцать, жениться тоже не хотел.