Мама бежит следом, кричит:

– Никита! Никита! Остановись, прошу!

– А ты не лезь! – рявкает на неё. – Знай своё место! Сиди тихо…

Отбрасывает её, как тряпичную куклу, мама падает на пол и воет.

– Никита… – скулит она… – пожалуйста… Никита…

Её никто не слушает.

Меня продолжают тащить. Я воплю, кусаюсь, брыкаюсь. Споткнувшись, падаю на колени. Мужчина не обращает на это внимания, продолжает волочь, как тюк.

– Попробуешь ещё раз укусить, – он пресекает очередную мою попытку, фиксирует лицо за подбородок и смотрит на меня побелевшими от ярости глазами – огромный, страшный, – выбью зубы на хрен. Будешь шамкать, как старуха!

Поднимает меня за шиворот, как нашкодившего котёнка, открывает входную дверь и в буквальном смысле вышвыривает прочь.

Хорошо, что я падаю на газон. Ударяюсь не так больно. Сжимаюсь в комочек и плачу. Жизнь кончена… Я хочу умереть…

Прихожу в себя оттого, что мама гладит меня по волосам.

– Фенечка, девочка моя, вставай, вставай, милая, пойдём… – говорит она. – Никита смягчился. Он дал нам машину, я отвезу тебя на вокзал…

На маминой щеке красуется синяк – след Никитиной мягкости.

– Вокзал… – бормочу, плохо что-то соображая… – мы всё-таки уезжаем?

Точно? Вот же рядом мой рюкзак! Наконец-то!

Вскакиваю – откуда только силы берутся! – хватаю свои вещи и говорю:

– Не переживай, мама. Мы справимся, мы сможем. Мы есть друг у друга. Идём!

Протягиваю ей руку. Мама поднимается тоже, но губы её кривятся углами вниз в гримасе боли.

– Дочура, нет, – мотает головой, – не мы, ты уезжаешь. Ты, милая!

– Нет, мама, я никуда без тебя не поеду!

– Я не могу, милая, не могу. Я должна вернуться к Никите.

– Но куда я поеду? – глотаю колючий ком. – От нас же все отказались.

– Я позвонила Настасье Карловне, помнишь её?

Как же не помнить собственного преподавателя по этикету. Эту настоящую леди. Даже улыбаюсь от воспоминаний. Киваю.

Мама продолжает:

– У неё есть сестра. Одинокая. Бездетная. Не здесь, в другом городе. Она согласилась принять тебя. Поживёшь у неё, пока всё успокоится, милая. А потом я тебя заберу. Помни об этом, дорогая. Это не навсегда.

Я молчу. Как объяснить матери, что детское сердце разрывается от предательства? Стараюсь не плакать – боюсь, что из глаз потечёт кровь, а не слёзы.

Плетусь за мамой, волоча рюкзак по земле. Сажусь в машину, отворачиваюсь к окну.

Не хочу её видеть. Мне противны эти причитания:

– Фенечка… Ребёнок мой родной…

– Молчи, просто молчи, – прошу шепотом и выстукиваю на стекле утраченную мелодию…

Нет, не то, упускаю какие-то ноты…

Надо заново…

Снова не то. Неверно выбираю темп…

… Вообще-то я люблю поезда. Раньше мы часто куда-то ездили. Всегда бизнес-классом. В роскошных купе, где кроме нашей семьи никого не было. А теперь мама уговаривает проводницу взять меня под крыло, объясняет, что меня встретит подруга. Мол, еду отдыхать, а она работает, не может со мной.

Ложь. Всё насквозь ложь. Моя мамочка научилась лгать!

Никакая не подруга – чужая женщина, которую я увижу первый раз в жизни. Да и мать не работает.

Не смотрю на неё.

Не хочу видеть.

Проводница открывает мне дверь в своё купе, и я сразу забиваюсь в угол.

– Не хочешь помахать маме? – спрашивает пухлая белокурая женщина.

Обнимаю колени, притягиваю к груди, мотаю головой.

– Она мне не мать. Она убила мою маму. И отца тоже. Она украла у меня всё.

Глаза проводницы округляются, но она ничего не говорит. Вот и хорошо, я не способна сейчас разговаривать. У меня нет слов. Мой разум занят тем, что я ловлю ускользающие ноты. Плакать хочется, что не заучила наизусть… А теперь – ноты уносит ветер перемен. Слизывает одну за другой с нотной тетради памяти… Сдувает…