Паркуюсь рядом с редакционной машиной, по-прежнему не видя, кто сидит внутри. Водительское сиденье полностью откинуто, словно человек за рулем решил прикорнуть. Это не очень хороший признак. Я давно не выезжала на задание, а в отделе новостей большая текучка кадров, так что есть шанс, что мне дали оператора, с которым я никогда не работала. Этот карьерный путь крут и немного тернист, а наверху очень мало места. Лучшие люди часто двигаются вперед, поняв, что не могут подняться наверх. Не исключаю, что это кто-то новый, но, выйдя из машины и заглянув внутрь, понимаю, что это не так.

Стекло опущено – несмотря на холод и дождь, и я вижу знакомый силуэт человека. Он курит самокрутку и слушает музыку восьмидесятых. Решаю, что лучше всего обойтись без неловкого воссоединения, если таковое состоится. Предпочитаю оставлять людей, с которыми у меня были отношения, в прошлом, но это не так просто сделать, когда работаешь с ними.

– Это убьет тебя, Ричард, – говорю я, садясь на пассажирское сиденье и закрывая дверь. Машина пахнет кофе, куревом и им. Запах мне знаком, и не то чтобы совсем неприятен. Другие органы чувств впечатлены меньше. Я игнорирую инстинктивное желание убрать весь мусор, который вижу, – главным образом обертки от плиток шоколада, старые газеты, пустые кофейные чашки и смятые банки из-под колы, – и стараюсь ни к чему не прикасаться.

Замечаю, что на нем одна из его фирменных ретрофутболок и пара рваных джинсов и что он по-прежнему одевается как подросток, хотя в прошлом году ему исполнилось сорок. Он выглядит как худой, но сильный серфингист, хотя я знаю, что он боится моря. Светлые волосы достаточно отросли, чтобы завязывать их сзади, но они висят «патлами», как говорили в мои школьные годы, и небрежно заложены за уши в пирсинге. Своего рода Питер Пэн.

– Все мы от чего-то умрем, – говорит он, затягиваясь. – Хорошо выглядишь.

– Спасибо. А ты выглядишь ужасно, – отвечаю я.

Он ухмыляется – толстый лед если не раскололся, то по крайней мере дал трещину.

– Знаешь, не всегда надо говорить все, как есть. Особенно по утрам. Если бы ты так не делала, у тебя могло быть больше друзей.

– Мне не нужны друзья, мне нужен хороший оператор. Есть кто-нибудь на примете?

– Остроумно, – говорит он, стряхивает пепел от сигареты в окно и поворачивается ко мне. – Может, возьмемся за дело?

В его глазах есть что-то угрожающее, я не припомню у него такого взгляда. Но тут он выходит из машины, и я понимаю, что он просто имел в виду работу. Наблюдаю за тем, как Ричард проверяет свою камеру – может быть, он не перфекционист в вопросах гигиены, но к работе относится серьезно – и по очень многим причинам испытываю прилив благодарности и облегчения, что сегодня буду работать с ним. Во-первых, он может сделать из любого говна конфетку и снять меня так, что я буду хорошо выглядеть, даже когда плохо себя чувствую. Во-вторых, во всяком случае, я могу быть с ним сама собой. Почти.

Мы с Ричардом несколько раз переспали, когда я работала корреспондентом. Больше об этом никто не знает – мы оба носили на пальцах кольца, – и я этим не особо горжусь. Я еще была замужем, но во мне уже произошел надлом. Иногда я считаю, что самые страшные страдания можно облегчить, нанеся себе какой-нибудь другой ущерб. Отвлечь внимание от того, что может сломать меня и сломает. Немного боли поможет моему исцелению.

Никогда не отправдывала неверность, но мое замужество окончилось задолго до того, как я переспала с тем, с кем не следовало бы. Когда мы с мужем потеряли дочь, что-то изменилось. Мы оба отчасти умерли вместе с ней. Но, подобно привидениям, не знающим, что они мертвы, долгое время после этого мы продолжали терзать самих себя и друг друга.