Арсений не договорил.

В этот момент, прерывая начавшийся рассказ, резко и громко стала закашливаться девочка, проявив себя первый раз за вечер.

Хватая ртом воздух и задыхаясь от удушающего кашля, она судорожно тряслась и держалась за подлокотники кресла. Арсений вскочил с места и, придерживая малышку то за подбородок, то за плечи, подносил к ее носу пузырек с пахучей эфирной жидкостью. Едва ли это помогало девочке. Она кашляла все глубже и надрывнее.

Тамара не шевелилась, она смотрела на свои сложенные на столе руки. Старик смотрел на Тамару. Арсений заученными движениями облегчал, как мог, страдания девочки, пока кашель не стал затухать. Измученное приступом сухое тело все еще продолжало вздрагивать и выталкивать из себя всхлипывающие звуки, когда старик заговорил.

– Я знаю. Но вы не совсем понимаете. Здесь не все зависит от меня.

Он говорил очень медленно, обдумывая каждое слово. Тамара с первой же фразы встрепенулась как от глубокого сна и впилась в старика ожившими черными глазами. Матовое лицо в одно мгновение залилось жаром, а дрожащий рот что-то прошептал. Старик, не глядя на нее, покачал головой. В эту секунду женщина, как полыхающий язык пламени, сорвалась со своего места и бросилась к его ногам. Обхватив их и уперев подбородок в колени, она старалась поймать молитвенными глазами ускользающий взгляд. Старик не выдержал и посмотрел на нее.

– Хорошо. Я вернусь послезавтра. Я ничего не обещаю. Вы понимаете?

– Да, – благодарно прошептала женщина и разжала руки.

Арсений стоял все это время рядом с девочкой. Его высокая фигура, только до груди освещенная светом низкой лампы, не дрогнула ни разу. И никому в полумраке не были видны его блестящие от слез глаза.

– Я очень давно не ел так вкусно. Спасибо вам. Не провожайте меня, я сам…

Старик осторожно обошел сидящую у его ног Тамару, обернулся из дверного проема на девочку, которая уже начала дремать, и вышел. Последнее, что ему запомнилось в теплой абажурной комнате, – тонкие полоски запекшейся крови в уголках детского бесцветного рта.

Оказавшись на крыльце, старик замер. Темно-желтая после дождя улица поднимала невидимый теплый пар от своих мостовых. Чистый воздух наполнялся стрекотанием редких садовых сверчков. Над городком загорались спрятанные в фонарном свете звезды. Старик запрокинул голову к небу, и его фигура начала медленно растворяться в колышущемся воздухе. Она становилась все белее и прозрачнее, пока не исчезла совсем.

Будто его и не было.

И только забытый у камина портфель остался немым свидетелем его посещения.

Израиль. Тирская лестница. Рош-ха-Никра. Начало двадцатого века.

На восточном побережье Средиземного моря, между двумя широкими долинами, тянулась почти полностью заросшая зеленью горная меловая гряда.

Как реки впадают в моря, так впадала она своей мягкой меловой лапой в бушующие средиземноморские волны.

Вдоль меловой гряды, теснясь между холмами и ущельями, тёк полноводный ручей. Его неширокое русло во многих местах было завалено круглыми позеленевшими камнями, которые огибала чистая прозрачная вода. Берег, в некоторых местах песчаный, в некоторых каменистый, под небольшим углом поднимался вверх, как бы расширяя русло. Деревья и кустарники росли еще выше, иногда смыкаясь над ручьем плотной зелёной шапкой и не давая тонким сияющим струйкам света проникнуть к воде. Среди них встречались мастиковые и земляничные деревья, а платаны, разваливаясь своими широкими основаниями, случалось, растопыривались прямо посередине течения.

На берегу этого ручья, на широком плоском камне, вздрагивая шерстью и немного скользя копытами, стояла лань.