Другое, уже в 1990-е годы – открытие разнообразия, diversity, влияющего и на микро-, и на макроуровне управления, экономики и социальной жизни. Конечно, здесь свой вклад внесла и французская теория, сформировавшаяся в том числе благодаря участию Франции в деятельности ЮНЕСКО и необходимости урегулировать отношения с бывшими колониями, избегая обвинений в неоколониализме и реакционности, но находя какие-то более общие основания равенства. Так, звезда французской теории Жак Деррида в 1990-е годы вдруг стал много писать о гостях, гостеприимстве, даре, данности, в таких книгах как «Политики дружбы» и в многочисленных статьях и выступлениях. Хотя эти построения могут показаться сложными, на самом деле он показывал, как возможности языка и мышления могут быть переведены в политическую сферу: например, как возможность мыслить отношения хозяина и гостя, возможность мыслить неожиданность дара и события, может помочь найти взаимопонимание между мигрантами и местными жителями. Достаточно допустить, что ты не меришь всё своей меркой, но понимаешь, что и твоя мерка откуда-то пришла, и если что-то бывает «недаром», то что-то бывает и «даром», – как на смену прежней культуры шовинизма начнет приходить культура открытости. Другой может быть невыносим и даже опасен, но общая культура принятия другого может предотвратить и эти опасности; просто разные народы покажут, какой дар они могут дать кому в общей сложившейся ситуации.

Само это открытие разнообразия не смогло бы состояться без собственных усилий философии в бывших колониях. Так, Леопольд Седар Сенгор (1906—2001), президент Сенегала с 1960 по 1980 г., поэт и философ, развивал идею «негритюда», мирной интеграции африканских государств. Сам термин «негритюд» создал в 1932 г. Эме Сезер, поэт, борец за независимость Мартиники. Согласно Сезеру и Сенгору, особенностью африканства, в отличие от европейства, является особое чувство ритма, позволяющее проявлять эмоциональную солидарность. Африканские философы в этом напоминают русских славянофилов XIX века и их критику реформ Петра I: они критикуют западных колонизаторов за изменение привычного образа жизни насильственными средствами, за рационализм, за которым стоит воля к власти, за неумение чувствовать танец, ритм, доверять сердцу и интуиции. Только для славянофилов идеалом ненасильственного согласия была крестьянская община, а для философов негритюда – сообщество танцующих и приходящих друг другу на помощь африканцев, чувствующих душой, интуитивно нужды друг друга.

Как русские славянофилы вдохновлялись идеями Шлегеля и Шеллинга, и вообще романтизмом, так и Сенгор вдохновлялся учениями Бергсона, Тейяра де Шардена, а также феноменологией и экзистенциализмом. Как славянофилы противопоставляли рационализму Запада русскую сердечность и душевность, так и философы негритюда считали, что за рационализмом стоит воля к власти, тогда как африканец умеет чувствовать другого, не вычленяет вещь с помощью рационального анализа, но чувствует свое существование и приобщается каким-то ритмам вселенной. «Чувствую себя – значит, существую», потому что понимаю, что мои чувства как-то связаны с божественным замыслом обо мне. Славянофилы называли солидарность людей «соборностью», а Сенгор – «примиряющим согласием». И те, и другие чтили способность простых людей чувствовать связь со множеством вещей, то, что старые антропологи называли «анимизмом», представлением о всеобщей одушевленности мира. Но есть и различия: во-первых, русские славянофилы не стали влиятельными политиками, во-вторых, они не были до конца самобытными из-за того, что у русского проекта был конкурент – польский проект, и в этом смысле польское мессианство, например, «Видение ксендза Петра» в поэме «Дзяды» Мицкевича, раньше поставило вопрос о единстве нации по образцу церковного единства, а русский культ страдания, у Тютчева и Достоевского, в какой-то мере оказался перехватом образа распятой Польши.