И чем женщина от обезьяны отличается? Он, гад, и не работает, и бьёт её, а она всё разжать кулак не хочет – помирает, видите ли, без сладенького! Тьфу!

Так, что, машина – это… Оксана, когда была завотделом, взяла в кредит маленького такого «клопчика»: ей же много не надо было – съездить с Ромкой к родным. А когда назначили управляющей, некуда было деваться: вот и купила вот эту роскошную – как бы помягче выразиться? – заразу.

Наверное, уверяла она себя, просто я такая несчастливая.

Нет, всё было чудесно, только дней через десять машина вдруг заглохла и перестала заводиться. Автосервис вымотал все нервы, но потом ещё пару недель Оксана ездила и наслаждалась. Как вдруг эта… скотина опять не завелась. Снова прошли с ней круги ада.

И теперь Оксана ездит и дрожит – а если снова? Никакой радости от полёта. Хочется верить, что уже всё, починили, а где-то внутри скребётся червячок. Это разве жизнь?

Так настороже и рулит. Без наслаждения. В ожидании подвоха. Может, она себя накачивает, но ничего поделать с этим не может.

Рынок работает с восьми, Оксана выехала пораньше, чтобы если и опоздать на работу, то не сильно. Когда-то это был птичий рынок, где продавали волнистых попугайчиков и хомячков, но он заглох в девяностые: знаете, как-то не до хомячков, когда деньги за ночь в шесть раз обесцениваются. А ужин из хомячков что-то не улыбается приготавливать, хотя, мать говорила, с мясом тогда проблемы были, – словами не описать!

Отец вспоминал, как он, – году так где-то восемьдесят девятом, – стоял в продуктовом и смотрел на колбасу в витрине. Колбаса была оригинальней некуда: она состояла вся из сала, – на срезе казалась сделанной из белого горошка, каждая горошина отделялась от соседней миллиметровой паутинкой чего-то розового, может, даже и мяса. Если ты эту «колбасу» жарил на сковороде, через пять минут она превращалась в жидкость. Наверное, жир, хотя в это верили лишь уж очень упёртые оптимисты.

Но, главное, называлась «колбаса» «Эстонской». Как уверял отец, он потом понял, что подобного оскорбления прибалты не вынесли и потому кинулись отделяться от СССР в первых рядах.

Так как от хомячков пользы не было даже в продуктовом плане, рынок перепрофилировали.

Оксана припарковалась недалеко от входа и пошла к арке ворот, где на сетчатой дуге невзрачными, непонятно из чего сделанными буквами уведомлялось: «РЫНОК РАДИОТОВАРОВ».

Внутри всё пространство было посечено рядами крошечных павильончиков. Продавцы – в основном, мужчины – раскладывали товар на прилавках.

Оксана огляделась, несколько даже растерявшись: думала, что будет три-четыре магазинчика. Никаких пультов на ближайших прилавках не было видно: там лежала всякая всячина, – на женский взгляд, сущая чепуха. И кому это всё нужно?

Оксана направилась к ближайшему открытому прилавку на углу ряда: там под лёгкой крышей из пластика, укреплённого на четырёх трубах, скучал мужичок.

Когда она подошла поближе и разглядела его, ей расхотелось с ним разговаривать. Возникло чувство: нет, не когда видишь бомжа, а вот, когда встречаешь завсегдатая винно-водочного отдела. И жалко, и грустно.

Одет он был, правда, чистенько. Старенькая ветровка, очки только какие-то несуразные. Тёмные волосы из-под бейсболки выглядывают не то, чтобы неряшливые, – будто неделю не мытые.

И ещё усы. Это уж последняя капля: топорщатся, будто дохлую мышь верхней губой к носу прижал. Щетина у этого мышонка чего-то жёсткая, как на зубной щётке. Ну, вот зачем такие отпускать? Какая женщина на это клюнет?

Оксана чуть было не прошла дальше, но одёрнула себя: ей ведь только спросить. Показала пульт: