– Так у меня телефона нет в руках, – мирно вставляю я, показывая пустые ладони, но это действует на бабку как красная тряпка на быка.

– Еще и дерзит! Вы посмотрите на него, ирод какой, что за поколение воспитали, уму не растяжимо!

– Непостижимо, – механически поправляю ее, и, отчего-то, не чувствую прежней робости и страха. Кто она такая? Чтобы я боялся ее, робел и стеснялся? Нет-нет, этого больше не будет. Я больше не стану прятать голову в песок, я теперь другой. Я – не такой как другие, у меня есть Цель, у меня есть Предназначение. Они все – обычные Люди, а я… другой. И со мной нельзя вести себя подобным образом.

– Что? – она задохнулась от возмущения, всплеснула руками, оглядываясь по сторонам, мол, посмотрите, люди, что это делается!

– Вас что, совсем не научили себя вести? Не учили не кричать и не ругаться в общественном месте и на незнакомых людей?

В салоне становится непривычно тихо, даже бабка замолкает, точно какой-то благодетель выключил на ней звук.

– Ведете себя хуже последнего алкаша, стоите тут, ругаетесь, оскорбляете. Что за поколение хамов, уверенных, что им все всё должны? И с чего это, из-за возраста? Так уважают не из-за возраста, а из-за поступков и поведения, а ваши оставляют желать лучшего, – мой голос звучит уверенно и жестко, и меня охватывает восторг, – попросили бы вы спокойно, я бы, разумеется, уступил вам место. Но с таким поведением – постоите, не переломитесь.

Я отворачиваюсь, стараясь не засмеяться, уж слишком смешно она выглядит, растерянная, хватающая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег жестоким ребенком.

Больше она ничего мне не говорит, и до самого универа я упиваюсь собственной уверенностью и силой.

Это кажется ерундой, всего лишь ссора с престарелой скандальной женщиной, однако…

Для меня это лишь первый шаг.

В университете мне кажется, будто бы все расступаются передо мной, смотрят с уважением и трепетом, но как бы я не старался, я не могу услышать ни одного слуха про Розалию.

Все обсуждают какие-то свои скучные сплетни, пары, курсовые и эссе, и меня охватывает разочарование, до пары по социологии.

Семен заглядывает в аудиторию по время перерыва, машет рукой, выставляет два пальца, призывая на перекур.

– Ты сегодня медлительнее обычного, – замечает он, прыгая и скача вокруг меня, точно мячик-попрыгунчик, запущенный кем-то с утроенной силой.

– А ты энергичнее обычного, – парирую я, раздосадованный тем, что нет новостей.

Семен же затягивает меня в закуток, демонстративно достает спички – он позер, и пользуется только ими, старательно демонстрируя окружающим.

– Собрание будет после пар, слышал? У всего потока, – Семен ловит мой недоумевающий взгляд и снисходительно поясняет, – ну, из-за той девчонки, что с собой покончила. Ты что, не слышал? Главная новость утра была. Говорят, из-за несчастной любви и по пьяни…

– Само… убийство? – голос кажется чужим.

– Ну да, с крыши сиганула. И они быстренько собрание организовали, для всех по очереди, мол, дети, не умирайте, идите жить жизнь, она у вас одна… – Семен фыркнул, – всю эту всем и без того известную хрень.

– Вот как…

Самоубийство… Самоубийство!

Никто не знает, что это я. Никто не знает, что это я оборвал ниточки ее жизни, превратив ее в бесформенную кучу мяса.

Что я забрал ее жизнь.

– Эй, все в порядке? – Семен косится на мою сигарету, что превратилась в столбик пепла прямо у меня во рту, – ты что, ее знал?

– Нет, я просто… просто удивился.

Пепел летит на землю, напоминая мне о летевшей вниз Розалии. Как красиво было искаженное ужасом лицо. Как красиво летело вниз тело. И вся эта красота принадлежит не мне?