Виолетта все еще прятала в ладошках апельсин. Время от времени она подносила его к носу и нюхала, не сводя с меня круглых глаз. Эта девочка чем-то напоминала мне эксцентрично одетую куклу-гот, каких носят в толпе на Марди-Гра. И – небывалое дело! – я вдруг почувствовала прилив доброты к этому странному ребенку. Ей на вид было всего-то лет десять.

– Кажется, ей понравилась твоя татуировка, – заметил Даб, выстукивая дробь на коленях, обтянутых хаки. – Ты что, тоже doué?

– Я что?

– Doué. Новем так называет фриков. Странных типов. Ну, то есть… нас, – шумно выдохнув, заключил он.

Даб был весь словно сгусток нервной энергии. Его тело находилось в постоянном движении.

– У Виолетты зубы странноватые, у Генри глаза не такие, как у всех. У меня фокусы, у Крэнк…

– Ничего, – огорченно перебила та. – Я нормальная.

– Да, но никто не умеет так разруливать дела, как ты, – возразил Даб. – А еще… – Тут он одну руку прижал к сердцу, а другую простер перед собой, будто собирался петь серенаду. – Ты починила нам холодильник, и с тех пор ты заправи́ла в нашей компании чудиков.

Крэнк склонила голову, выразительно скосив глаза, но было заметно, что комплимент пришелся ей по вкусу.

– А ваш брат Себастьян? – спросила я. – Он тоже нормальный?

Не считая того, что он болван и психованный ударник в придачу.

– Себастьян не очень-то любит об этом распространяться. Но он умеет читать людей, понимаешь? Чувствовать то же, что они. Иногда даже чересчур.

Где-то рядом все еще стучали в барабаны, но уже не так неистово, не так быстро. Ритм выровнялся, стал устойчивым и прочувствованным – другого слова не подобрать. За этим размеренным гулом, наполнявшим весь коридор, угадывалось нечто другое, гораздо большее.

– А как насчет тебя? – немного успокоившись, спросил Даб. – Видок у тебя тоже непростой…

– Да уж, спасибо!

– Ну как же: татуировка на скуле, волосы белые, глаза немного не того. – Он пожал плечами. – Такие и бывают doué – вот все мои выводы.

– Может, она тоже не хочет об этом распространяться, – намекнула Крэнк, улыбнувшись мне исподтишка.

Я улыбнулась в ответ и принялась разглядывать свои руки. И верно, такая тема меня не прельщала. Я всегда избегала ее. К тому же сиюминутные откровенности не в моих правилах.

– Святые уголья! – воскликнул вдруг Даб.

Я подняла голову – он вытаскивал кинжал из моего рюкзака.

– Да на нем, смотри-ка, кровь!

– Отдай сейчас же!

Я резко встала на колени и вырвала у него из рук кинжал, а потом и рюкзак.

– Фу-ты ну-ты! Прошу прощения…

Даб сел на место с таким видом, будто я раздула невесть что из какой-то ерунды. Но это была вовсе не ерунда, и он не имел права шарить в моих вещах. Абсолютно никакого. Я снова затолкала кинжал в рюкзак, надеясь, что кровь на нем уже засохла и не перемажет мне всю одежду. Ай да умница, Ари! Надо было сразу думать, а потом уже запихивать в шмотки кинжал!

– Слушай, не трогай пока мои вещи, договорились? А завтра утром я от вас свалю.

– Попробую еще разок переговорить с Басом, – пообещала Крэнк. – Он точно сможет тебе помочь с больницей и вообще…

– Крэнк, ты не обижайся, но его помощь лично мне ни к чему.

Девочка пихнула Даба локтем, и оба встали. Виолетта даже не пошевелилась, и Крэнк пришлось нагнуться и потянуть ее за руку:

– Пойдем, Ви.

Темноволосая крошка злобно шикнула на нее, но послушалась и ушла вместе со всеми.

Крэнк принесла мне спальный мешок, и я подождала, пока за дверью спальни воцарится полная тишина, нарушаемая только скрипами и потрескиваниями старого дома. Тогда я взяла с каминной полки две свечи, зажгла их от раскаленных докрасна углей и поставила на пол прямо перед собой. Наконец-то я осталась совсем одна. Никаких тебе помех, детей, барабанов – ничто больше меня не отвлекало. Хотя, если честно, такая долгая отсрочка лишь помогла мне собраться с духом перед тем, как рассмотреть прочее содержимое коробки.