– В Москве.

– Ты помнишь своих родителей?

– Нет, но я видела их. И знаю, кто они.

– Как ты начала заниматься гимнастикой?

– В детдоме отбирали спортивных детей, чтобы жить в интернате. Никто не хотел, но говорили, что там дают больше еды. И есть шанс вырваться.

– Куда вырваться?

– В нормальный мир.

Антон помолчал.

– А почему же тогда никто не хотел?

– А из интерната уже не усыновляют. И работать приходится много.

– Сколько часов в день?

Катя наморщила лоб.

– Две тренировки по три часа до ужина. А у взрослых – четыре.

– Четыре? А взрослые, это…

– С одиннадцати лет.

– Тебе не нравилось заниматься гимнастикой?

– Так нравилось, что сбежала. Что ты спрашиваешь чушь?

– Тихо, стоп. Я это вырежу. Ну как ты отвечаешь? Это я, я знаю, я сто раз слышал про постоянный голод, боль, травмы, изнуряющий труд, стертые ноги. Люди, люди-то этого не знают, они слышат впервые! Они-то думают, что вы там все росли, как росинки на цветке, сразу становились звездами.

– Мы сразу становились взрослыми. Дети звездами не бывают.

– Ты обрадовалась, когда попала в сборную?

– Конечно. Я давно знала, что попаду, давно готовилась.

– Расскажи, как. У вас с тренером была такая цель?

– У меня была такая цель. Я достала учебник английского языка и прятала его в туалете. И учила там. Чтобы знать, как найти полицию, когда сбегу.

– Расскажи подробнее. Тебя кто-то научил? Ты не думала, что будет, если тебя отдадут обратно? Если ты не сможешь сбежать? Да, и расскажи, почему ты выбрала именно Израиль? Ты же не еврейка. Но внешне ты похожа на еврейку, поэтому?

– Он стоил дешевле. Народ валом туда валил, поэтому строго не следили. Я украла триста баксов…

– Да прекрати немедленно! Катя! Будь серьезнее. Ты же уже рассказывала. Повтори еще. Смотри не на камеру, смотри на свет.

Катя вздохнула так, что чуть не свалилась с табурета.

– Израиль, Антон, страна изгоев. Тех, кому больше нигде нет места. И ты можешь стать евреем, если ты этого захочешь. Для всех остальных ты чужой, даже для отца и матери, а для них ты свой. Они согласны забыть все, что было у тебя до того, как ты к ним пришла. Это как настоящая любовь, все с нуля.

– А почему уехала?

Катя загадочно улыбнулась.

На самом деле, в куртке было очень жарко, но снимать ее уже было просто некрасиво. Да и время подходило к часу икс.

Она слезла с табуретки. Антон не стал уговаривать. Выключил камеру, покорно поплелся за ней до машины.

– Ты так красиво говорила про настоящую любовь…

Ответа не последовало.

– Я к тому, что, может, я провожу тебя до дома?

– Извини, меня ждут.

– Кто ждет, где??

– Дома. Настоящая любовь.

Митя ждал. Эта девочка была в два раза младше его, была ровесницей его сына Никиты. Но девочки – это совсем другое. Сын рос сам, рос хорошо, как все дети.

Эта девочка была странная, яркая, изящная и угловатая одновременно. Понять ее было невозможно, переубедить – нельзя. Оторваться от нее – немыслимо.

Он шел по двору, торопясь, увязая в ранних ноябрьских сугробах, а снег сыпал и сыпал на фонари, на бесконечные московские пробки, на куцую Митину бейсболочку, которую он носил, так как приходилось молодиться и прикрывать наметившуюся лысину.

Снег был совершенно прекрасен, но любоваться не оставалось времени, он знал, что дома, в маленьком светящемся квадратике его ждет Катя.

В тот вечер произошло знаменательное событие, Катя решила признаться ему в любви. В форме заранее обреченной, отвергнутой, несчастной. Ясно же, что глупо рассчитывать на взаимность мужчины, который за два месяца не выразил желания поговорить по телефону. Он всегда заботился, расспрашивал о том, как прошел день, не забыла ли она поесть, хорошо ли спала, как дела на работе. Он знал, во что она одета, да она и сама каждый день присылала ему десятки селфи, но она не знала о том, как он проводит время, ровным счетом ничего.