Геннадий начал собирать себя в отрочестве, когда в сорок седьмом записался в секцию бокса Ленинградского дворца пионеров к тренеру Ивану Павловичу Осипову, своему единственному тренеру на протяжении боксерской карьеры, когда зачитывался рассказами и романами Джека Лондона и трехтомной «Историей дипломатии» под редакцией Потемкина. Он работал по системе Мартина Идена, мало спал, никогда не торопился, не терял впустую ни минуты, строго соблюдал распорядок дня, стремился доказать матери, госпитальному врачу, и отцу, доценту инженерно-строительного института, что бокс не драка, и главное на ринге – уметь думать… Жизнь, естественно, вносила свои коррективы в планы советского Мартина Идена – в частности, он не поехал в Институт международных отношений. На семейном совете отец Иван Григорьевич сказал: «Зачем тебе уезжать в Москву, если в нашем университете на юридическом факуль тете есть отделение международного права? Да и с боксом, кажется, ты не собираешься расставаться, а ведь тренер твой – в Ленинграде…»

Щедро одаренный от природы, Геннадий Шатков успешно продвигался и по спортивной, и по научной лестнице. Проведя на ринге 227 боев и выиграв из них 215, завоевал олимпийское золото, дважды был чемпионом Европы, многократно чемпионом СССР. Его, кандидата юридических наук, тридцатидвухлетнего доцента кафедры «Теория и история государства», пригласил на должность проректора ЛГУ по работе с иностранными студентами возглавлявший университет академик Александр Данилович Александров. Легендарный ректор, любимый студентами и конфликтовавший с властями, мастер спорта по альпинизму, сказал легендарному олимпийцу: «Работа очень беспокойная, ни один из ваших предшественников больше полугода не выдерживал. Вы – человек здоровый. Уверен, вас хватит надолго».

Шаткова хватило на пять лет каторжной работы по шестнадцать часов в сутки, когда ни одного дня не проходило без разрешения острых конфликтов в студенческих общежитиях. 3 июля 1969‑го, когда он с Тамарой Михайловной собрался в первый за пять лет отпуск (они должны были уехать на юг рано утром на машине), у него пошла кровь из горла и носа.

«Я внезапно, будто меня кто-то разбудил, проснулась среди ночи и вижу, что Гены рядом нет. Я рванулась в другую комнату, он лежал весь в крови, кровь пошла из горла и носа, и был без сознания. Я поняла, что времени вызвать скорую у меня нет, – вспоминает жена Шаткова. – Я набрала в ванной ведро холодной воды и стала прикладывать к его голове мокрые полотенца. Гена пришел в себя после холодных компрессов, пытался что-то сказать, но не мог. Его увезли в Психоневрологический институт имени Бехтерева, где он пролежал шесть суток без сознания».

Когда он пришел в сознание, но речь не вернулась, врачи вынесли приговор: «Двигаться – будет, говорить – никогда».

Тамара обратилась за содействием к популярному спортивному комментатору Николаю Озерову, с которым Шатков когда-то вел телевизионные репортажи с европейского боксерского чемпионата, и Николай Николаевич устроил чемпиона-проректора в Институт неврологии в Москве, где тот пролежал целый год. После четырех месяцев, прошедших с июльской ночи, он по утрам в любую погоду пробегал по семь километров, и каждый день доктор-логопед Марианна Константиновна Шохор-Троцкая занималась с ним восстановлением речи.

Это была, по словам Геннадия Ивановича, казнь египетская. По восемь часов в день он выводил-выпевал неслушающимся горлом, неворочающимся языком, такие сладкозвучные, но такие мучительные для его расстроенного аппарата речи гласные «а», «и», «о», «у», «ы», «э», перекатывал булыжники согласных, сопрягал звуки в слоги, складывал из отдельных слогов слова. По восемь часов ежедневно в течение года в неврологическом московском институте с помощью доктора и многие годы самостоятельно дома, в Ленинграде.